8 критериев контроля сознания по Р. Лифтону

Источник

Переведено по: Hassan, S. Combatting Cult Mind Control. Park Street Press, 1990, Rochester, Vermont

Нижеследующий отрывок из книги Роберта Дж. Лифтона “The Future of Immortality and Other Essays for a NuclearAge” (“Будущее бессмертия и другие очерки для атомного века”) (New York, Basic Books, 1987) является кратким и четким объяснением восьми критериев Лифтона для определения контроля сознания. Хотя они упоминаются в цитатах в тексте, я их здесь перечислю для легкости идентификации:

1. “средовый контроль”

2. “мистическое манипулирование” (или “запланированная спонтанность”)

3. “требование чистоты”

4. “культ исповеди”

5. “священная наука”

6. “передернутый (подтасованный) язык”

7. “доктрина выше личности”

8. “разделение существования”

Очерк, из которого взята эта выборка, называется “Cults: Religious Totalism and Civil Liberties” (“Культы: Религиозный тоталитаризм и гражданские свободы”). В нем Лифтон формулирует свои соображения относительно того, что он называл “идеологическим тоталитаризмом”, или окружающей средой, в которой практиковалось китайское "исправление мышления" в том виде, как он о нем узнал из опыта корейской войны и позднее.

Идеологический тоталитаризм

Феноменология, которой я пользовался, когда писал об идеологическом тоталитаризме в прошлом, все еще кажется мне полезной, хотя я и писал эту книгу в 1960 году. Первой характерной чертой является “средовый контроль”, который по существу является контролем общения внутри данного окружения. Если контроль является крайне интенсивным, он превращается во внутренний контроль — попытку управлять внутренними связями индивида. Этого никогда нельзя достичь полностью, но это может заходить достаточно далеко. Это то, что иногда называют “Взглядом глазами Бога” — убеждение в том, что реальностью обладает исключительно группа. Разумеется, подобный способ обработки информации создает конфликты в отношении автономии индивида: если ее ищут или осознают в подобном окружении, автономия становится угрозой для контроля окружающей среды. Средовый контроль внутри культов обычно поддерживается и выражается несколькими способами: групповая обработка, изоляция от других людей, психологическое давление, географическое расстояние или невозможность добраться до средств транспорта и иногда физическое давление. Часто существует последовательность событий, таких, как семинары, лекции, групповые встречи, которые становятся все более интенсивными, все более изолированными, делая уход для человека все более трудным — как физически, так и психологически.

Эти культы отличаются от моделей тоталитаризма в других обществах. Например, центры, которые использовались для "исправления" в Китае, более или менее придерживались этики общества в той мере, в какой она была развита в данное время: и следовательно, когда человек их покидал или двигался к ним и от них, он все-таки мог найти подкрепление извне. Культы, напротив, имеют тенденцию становиться островами тоталитаризма внутри более широкого общества, которое является в целом антагонистическим по отношению к этим островам. Эта ситуация может создавать свою собственную динамику; в той степени, в какой должен поддерживаться контроль окружающей среды, множатся требования этой структурной ситуации. Культовые лидеры часто вынуждены углублять контроль и управлять окружением более систематически, а иногда с большей напряженностью, чтобы поддерживать этот остров тоталитаризма внутри антагонистического внешнего мира.

Наложение напряженного средового контроля тесно связано с процессом изменения. (Это отчасти объясняет, почему возможно возвышение культовой личности, когда молодой человек, который некоторое время пробыл в культе, резко подвергается внешним альтернативным влияниям). Можно почти наглядно наблюдать этот процесс у некоторых молодых людей, которые испытывают драматическую перемену в прежней индивидуальности, какой бы она ни была, чтобы принять групповую систему верований и структуру. Я рассматриваю это как форму удвоения: формируется второе “я”, которое живет бок о бок с прежним, в какой-то степени автономно от него. Очевидно, должен быть какой-то связующий элемент, чтобы интегрировать себя с этим другим — в противном случае, человек в целом не смог бы функционировать; но автономия каждого из этих “я” производит глубокое впечатление. Когда средовый контроль временно прекращается при перемещении завербованного любым способом из этого тоталитарного окружения, вновь заявляет о себе нечто от более раннего “я”. Это прощание может произойти добровольно или посредством силы (или просто, как в одном судебном случае, путем перемещения члена культа по другую сторону стола, отдельно от других членов). Два “я” могут существовать одновременно и беспорядочно значительное время, и возможно, что периоды перехода оказываются наиболее напряженными и психологически болезненными, так же как и потенциально наиболее пагубными.

Второй характерной чертой тоталитарного окружения является то, что я называю “мистическим манипулированием” или “запланированной спонтанностью”. Это систематический процесс, который планируется и управляется сверху (лидерами), но выглядит возникающим непосредственно в пределах данной окружающей среды. Не следует видеть в этом процессе манипулирование, которое поднимает важные философские вопросы. Некоторые аспекты — такие, как пост, чтение нараспев, ограничение сна — имеют определенную традицию и практиковались религиозными группами на протяжении веков. Теперь существует культовая модель, согласно которой конкретное “избранное” человеческое существо является спасителем или источником спасения. Мистическое манипулирование в этих культах может принимать специфическое качество, поскольку лидеры становятся посредниками Бога. Принципы, сосредоточенные на Боге, могут быть навязаны насильственно и провозглашены исключительно, так что культ и его верования становятся единственной тропой к спасению. Это может придать интенсивность мистическому манипулированию и оправдывать тех, кто занят распространением этого, и во многих случаях тех, кто воспринимает это снизу.

Поскольку существует специфический индивид, лидер, который становится центром мистического манипулирования (или личность, чьим именем это делается), постольку в действие вступает двойной процесс. Лидер иногда может быть более реальным, чем абстрактный бог, и, следовательно, более привлекательным для членов культа. С другой стороны, этот человек также может быть источником утраты иллюзий. Если человек верит, как его в этом обвиняли, что Сан Мьюнг Мун (основатель Церкви Унификации, членов которой часто в результате зовут “мунистами”) имеет связи с Корейским Центральным разведывательным агентством, и эта информация станет доступной для людей в Церкви Унификации, их связь с церковью может подвергнуться угрозе из-за разочарования в лидере. Конечно, это никогда не бывает так просто по своему действию — но я предполагаю, что такой стиль лидерства имеет как преимущества, так и недостатки в плане культовой лояльности.

В то время, как мистическое манипулирование ведет (у членов культов) к тому, что я называю психологией пешки, оно также может включать узаконение обмана (аутсайдеров) — “небесный обман” Церкви Унификации, хотя есть аналогичные модели в других культовых средах. Если человек не видит света и не находится в царстве культа, он находится в царстве зла и, следовательно, его позволительно обмануть для более высокой цели. Например, когда члены определенных культов собирают средства, для них иногда считается правильным отрицать свое членство, когда их об этом спрашивают. Молодые люди были в центрах определенного культа некоторое время, и им не говорили, что эти центры на самом деле управлялись данным культом. Тоталитарная идеология может оправдывать и часто оправдывает подобный обман.

Следующие две характерные черты тоталитаризма, “требование чистоты” и “культ исповеди”, похожи. Требование чистоты может создавать в культах манихейское качество, как в некоторых других религиозных и политических группах. Подобное требование призывает к радикальному делению на чистых и нечистых, на доброе и злое внутри данного окружения и внутри самого себя. Абсолютное очищение является длительным процессом. Оно часто устанавливается в качестве обычая; и, как источник чувства вины и стыда, оно связано с процессом исповеди. Идеологические движения любого уровня интенсивности держатся за механизмы чувства вины и стыда индивида, чтобы добиться существенного влияния на изменения, которые переживают люди. Это делается в рамках процесса исповеди, имеющего свою собственную структуру. Встречи, при которых человек признается в своих грехах, сопровождаются моделями критики и самокритики, обычно происходят внутри небольших групп и с активным и динамичным толчком в направлении личной перемены.

Можно сказать больше о неопределенности и запутанности этого процесса, и Камю заметил, что “авторы исповедей пишут специально для того, чтобы избежать признания, ничего не сказать о том, что они знают”. Камю преувеличивал, но он прав в предположении, что исповеди содержат различные смеси разоблачения и утаивания. Молодой человек, признающийся в различных грехах существования до культа или до полного принятия обязательств члена данного общества, может и верить в эти грехи, и скрывать другие идеи и ощущения, которые он либо не осознает, либо не очень хочет обсуждать. В некоторых случаях эти грехи включают продолжающуюся идентификацию с прежним существованием данного человека, если подобная идентификация не была успешно опозорена процессом исповеди. Без конца повторяющаяся исповедь тогда часто является выражением крайнего высокомерия во имя кажущегося смирения. И вновь Камю:«[Я]… практикую ремесло кающегося грешника, чтобы обрести право закончить как судья… Чем больше я обвиняю себя, тем больше имею право судить вас»[1]. Это центральная тема в любом длительном процессе исповеди, особенно когда этого требуют в замкнутом групповом процессе.

Три следующих модели, которые я описываю применительно к тоталитаризму, это “священная наука”, “передернутый язык” и принцип “доктрина выше личности”. Фразы являются почти объясняющими самих себя. Я бы особо подчеркнул священную науку, ибо в наш век нечто должно быть как научным, так и духовным, чтобы иметь существенное влияние на людей. Священная наука может предложить молодым людям значительную безопасность, потому что она чрезвычайно упрощает мир. Церковь Унификации является хорошим, но не единственным, примером современной потребности сочетания священного набора догматических принципов с претензией на научное воплощение истины о человеческом поведении и психологии. В случае с Церковью Унификации этой претензии на обстоятельную человеческую науку способствует приглашение выдающихся ученых (которым платят необыкновенно высокие гонорары) на крупные симпозиумы, которые подчеркивают единство мышления; участники свободно выражают свои взгляды, но, тем не менее, делают вклад в желаемую атмосферу интеллектуальной законности.

Термин “передернутый язык” относится к превращению языка в буквальный — и к словам или образам, которые становятся Богом. Чрезвычайно упрощенный язык может выглядеть, как зависимый от клише, но при этом иметь громадную привлекательность и психологическую власть в самой своей упрощенности. Поскольку любой сложный вопрос в жизни человека — а это часто очень сложные молодые жизни — может быть урезан до единственного набора принципов, которые имеют внутреннюю согласованность, можно претендовать на опыт истины и переживать его. Ответы доступны. Лайонел Триллинг назвал это “языком отсутствия мышления”, потому что существует клише и простой лозунг, до которого можно низвести большинство сложных или в чем-то трудных вопросов.

Модель доктрины выше личности имеет место, когда есть конфликт между тем, что человек ощущает как свое переживание, и тем, что говорит доктрина или догма о том, что он должен испытывать. Внедренное послание в тоталитарном окружении заключается в том, что человеку следует найти истину догмы и подчинить свой опыт этой истине. Часто опыт противоречия или допущение такого опыта может немедленно ассоциироваться с чувством вины; или же (чтобы прикрепить человека к данной доктрине) его осуждают другие таким способом, который быстро ведет к этой ассоциации с чувством вины. Человека заставляют почувствовать, что сомнения и раздумья являются его собственным пороком. Однако сомнения могут возникать; и когда конфликты становятся напряженными, люди могут уйти. Это наиболее частая трудность многих культов: члены могут доставлять больше проблем, чем денег.

Наконец, восьмая и, возможно, самая общая и значительная из этих характерных черт — это то, что я называю “разделением существования”. Этот принцип обычно является метафорическим. Но если у человека есть абсолютное или тоталитарное видение истины, тогда те, кто не видел света — не приняли эту истину, каким-то образом находятся в тени — тесно связаны со злом, заражены и не имеют права существовать. Здесь действует дихотомия “существование против небытия”. Препятствия для законного бытия должны быть отброшены или разрушены. Человек, помещенный во вторичную категорию не имеющего права существовать, может психологически переживать громадный страх внутреннего угасания или гибели. Однако, когда человека приняли, возможно ощущение огромного удовлетворения от того, что ты ощущаешь себя частью элиты. При более злостных обстоятельствах разделение существования, отсутствие права на существование, может оказаться буквальным; люди могут быть убиты из-за приписываемых им доктринальных недостатков, как это случалось слишком во многих местах, включая Советский Союз и нацистскую Германию. В массовом самоубийстве в Гайане членов Народного Храма один единственный культовый лидер сумел осуществить контроль над буквальным разделением существования — или, точнее, небытия — посредством самоубийственной мистики, которую он сам сделал частью групповой идеологии. (Последующие сообщения, основанные на результатах вскрытий, показали, что, вероятно, было столько же убийств, сколько самоубийств). Тоталитарный порыв проводить резкую черту между имеющими и не имеющими права жить — хотя он и проявляется в разной степени — может стать убийственным подходом к разрешению фундаментальных человеческих проблем. И все подобные подходы, включающие тоталитаризм или фундаментализм, являются вдвойне опасными в ядерный век.

Я должен сказать, что ни один из этих процессов не является всесильным. Одной из целей, которые я ставил, когда писал об этом, была задача противостоять тенденции в культуре отвергать существование подобных вещей; другая цель заключается в том, чтобы снять с них покров таинственности, чтобы понять в качестве воспринимаемых в терминах нашего понимания человеческого поведения.

1. Цитата из романа А. Камю «Падение». Вот ее несколько расширенный вариант в переводе Н. Немчиновой: «Вот почему…, торжественно восславив свободу, я втайне решил, что надо срочно отдать ее кому угодно. И всякий раз, как я могу это сделать, я проповедую…, призывая добрых людей покориться и смиренно добиваться удобного состояния рабства, называя его, однако, истинной свободой.

Но я еще не сошел с ума и прекрасно понимаю, что рабство не настанет завтра. Это одно из благодеяний, ко-торые принесет нам будущее. А пока что мне надо приспособиться к настоящему и поискать хотя бы временный выход. Вот и пришлось найти способ распространить осуждение на всех, чтобы бремя его легче стало для меня самого. И я нашел способ. … Я открыл, что, пока еще не пришли властители и не принесли с собой розги, мы должны, как в свое время Коперник, рассуждать от противного, чтобы восторжествовать. Раз мы не можем осуждать других без того, чтобы тотчас же не осудить самих себя, нужно сначала обвинить себя, и тогда полу-чишь право осуждать других. Раз всякий судья приходит в конце концов к покаянию, надо идти в обратном на-правлении и начать с покаяния, а кончить осуждением. … Чем больше я обвиняю себя, тем больше имею право осуждать вас. А еще лучше — подстрекать вас к осуждению самого себя, ведь это для меня такое облегчение!» (Камю А. Избранное: Сборник. — М.: Радуга, 1989. — С. 330-331). — Прим. научн. ред.

Основные модели контроля сознания (реформирования мышления)

“Цена свободы - это внешняя, внутренняя и вечная бдительность”.

Питер МакУильямс, “Что делать, когда твой гуру подаёт на тебя в суд”

В консультировании жертв контроля сознания первостепенное значение имеет тщательное разъяснение тех социально-психологических механизмов, которые были задействованы манипуляторами для их подчинения и установления зависимости. Отсутствие ясного представления о том, что же с ними случилось, иногда на многие годы отравляет жизнь людей, даже уже вышедших из культов, или приводит к новым рецидивам вовлечения в культ. Поэтому в консультировании о выходе (о реформировании мышления)[1] обязательно предъявляют клиенту научные модели контроля сознания и психологического манипулирования. Некоторые из них представлены ниже[2].

Модели Р. Дж. Лифтона: “восемь факторов” и “удвоение личности”

В американской психологической науке существует несколько основных моделей деструктивного воздействия тоталитарных групп. Классической является модель Р. Дж. Лифтона, изложенная в работе “Реформирование мышления и психология тотализма” (Lifton, R. J. Thought Reform and the Psychology of Totalism, 1961). Лифтон выделяет восемь элементов, приводящих к катастрофическому изменению сознания:

1) Средовый контроль - жесткое структурирование окружения, в котором общение регулируется, а допуск к информации строго контролируется.

2) Мистическое манипулирование - использование запланированной или подстроенной “спонтанной”, “непосредственной” ситуации для придания ей смысла, выгодного манипуляторам. Например, физиологические и психологические изменения при переходе на вегетарианское питание объясняются “нисхождением святого духа”.

3) Требование чистоты - резкое деление мира на “чистый” и “нечистый”, “хороший” и “плохой”. Тоталитарная секта - “хорошая” и “чистая”, все остальное - “плохое” и грязное”.

4) Культ исповеди - требование непрерывной исповеди и интимных признаний для уничтожения границ личности и поддержания чувства вины.

5) “Святая наука” - объявление своей догмы абсолютной, полной и вечной истиной. Любая информация, которая противоречит этой абсолютной истине, считается ложной.

6) Передернутый (подтасованный) язык (loading language) - создание специального клишированного словаря внутригруппового общения с целью устранения самой основы для самостоятельного и критического мышления.

7) Доктрина выше личности - доктрина более реальна и истинна, чем личность и ее индивидуальный опыт.

8) Разделение существования - члены группы имеют право на жизнь и существование, остальные - нет, т. е. “цель оправдывает любые средства”.

Впоследствии Лифтон развил свою концепцию, дополнив ее моделью “удвоения личности” в работе "Нацистские врачи: медицинское убийство и психология геноцида" (Lifton, The Nazi Doctors: Medical Killing and the Psychology of Genocide, 1986). Он попытался объяснить психологические механизмы, которые позволили профессиональным врачам стать профессиональными убийцами, когда они были частью самого эффективного конвейера убийств, известного западной цивилизации: нацистских лагерей смерти.

Это исследование привело к более точному пониманию того, как люди, психически здоровые, часто интеллектуальные, образованные и идеалистичные, довольно быстро могут становиться фанатиками движений, вся идеология и деятельность которых прямо противоречит их первоначальным взглядам на мир. Такая резкая и глубокая ресоциализация личности является результатом специфической адаптивной реакции в условиях чрезвычайного группового давления и манипулирования базисными человеческими потребностями. Лифтон назвал ее “удвоением”. Удвоение заключается в разделении системы собственного “я” на две независимо функционирующие целостности. Разделение происходит потому, что в определенный момент член культовой группы сталкивается с тем фактом, что его новое поведение несовместимо с докультовым “я“. Поведение, требуемое и вознаграждаемое тоталитарной группой, настолько отличается от “старого “я”, что обычной психологической защиты (рационализации, вытеснения и т. п.) недостаточно для жизненного функционирования. Все мысли, убеждения, действия, чувства и роли, связанные с пребыванием в деструктивном культе, организуются в независимую систему, частичное “я”, которое полностью согласуется с требованиями данной группы, но происходит это не по свободному выбору личности, а как инстинктивная реакция самосохранения в почти невыносимых - психологически - условиях.

Новое частичное “я” действует как целостное “я”, устраняя внутренние психологические конфликты. В Аушвице врач мог через удвоение не только убивать и осуществлять вклад в убийство, но и молча организовывать в интересах этого зловещего процесса всю структуру своего “я”, все аспекты своего поведения. Таким же образом, как показывает опыт “Народного храма”, “Белого братства” и ряда других сект, человека можно подвести к почти бесконфликтному принятию идеи самоубийства.

Удвоение отличается от традиционных концепций “расщепленного” сознания и “расщепленных” психологических систем личности (то есть составных личностей). Эти процессы считаются пожизненными моделями, которые начинаются в раннем детстве, обычно в ответ на серию травматических событий и крайне конфликтных отождествлений, которые незрелая психика не может постигнуть или интегрировать и остаться при этом нетронутой или “целой”. Более того, диссоциированные или множественные "системы личности" индивида обычно сознательно не подозревают друг о друге и скорее действуют независимо. При удвоении, однако, две "личности" знают друг о друге, и все-таки действия "злой" половины не имеют никаких моральных последствий для того "я", которое не несёт на себе зла. Удвоения не бывает у детей даже тогда, когда они сталкиваются с подавляющей травмой. Оно происходит у взрослых, реагирующих на крайнюю, но не непостижимую ситуацию (такую, как тоталитарный режим). Более того, у взрослого, который “раздваивается”, присутствует элемент активного, адаптивного, участия как средство приспособления к крайности.

Удвоение включает массированную психическую перестройку, однако оно может быть относительно временным и относительно легко обратимым. Само по себе удвоение не является ни плохим, ни хорошим. Говоря вообще, приспособительная потенциальная способность к удвоению является присущей человеческой психике и может быть со временем спасительной для жизни: для солдата на войне, например; или для жертвы жестокости, такой, как заключенный в Аушвице, который должен испытать какой-то вид удвоения, чтобы выжить. Но адаптивно "удвоенное "я" может стать опасно необузданным, как это произошло у нацистских докторов. К тому же, кроме социальной опасности массового “удвоения” это явление в любом случае наносит тяжелейшую травму душе и психике человека, вынужденного его пережить, что прекрасно известно по опыту узников лагерей и ветеранов войн.

Именно интенсивность и особенности воздействия в деструктивных культах таковы, что их трудно приравнять к обычным способам социализации и жизнедеятельности. Ближе всего к тому, что происходит в тоталитарных сектах - подготовка новобранцев в армии, пребывание на войне, тюрьмы, концлагеря и разные подпольные группы. Чрезвычайность однонаправленного воздействия - чрезвычайного по силе и специально созданным условиям, резко отличающимся от обыденно-повседневного процесса социализации, - при отсутствии равносильной конкуренции, равновесного выбора - вот что такое деструктивная культовая группа в социально-психологическом смысле. Если в нормальном обществе предлагаются различные (и противоположные, взаимоисключающие) идеи с более или менее одинаковой силой, то деструктивный культ, с этой точки зрения, это целенаправленная система для обеспечения исключительно одностороннего воздействия с максимальным исключением возможности выбора и с максимальным обеспечением силового воздействия одной идеи или личности.

Таким образом, можно констатировать, что современные деструктивные культы способны создавать своего рода психологические концлагеря для завербованных в их ряды приверженцев, причём радикальнейшие изменения личности происходят для жертвы почти незаметно. Как представляется, именно этим описанным выше механизмом объясняется та тяжесть психологического травмирования личности, которая - в виде синдрома посттравматического стресса - проявляется как у части адептов деструктивных культов, так и у людей, прошедших либо страшнейшие застенки, либо попавших в условия войны[3] . Всё же в модели Лифтона есть и оптимистическая нота: даже после такого изощрённого насилия истинная личность человека способна на возрождение и возвращение к нормальной жизни, если она изначально формировалась в обычной социальной обстановке. Есть все основания для эффективной помощи жертвам деструктивных культов.

В США разрабатываются и другие социально-психологические и информационные модели радикального изменения сознания, а также модели влияния на психику чрезмерных трансовых, гипнотических и медитационных состояний, вызывающих деструкцию наиболее сложных когнитивных образований и упрощающих структуру интеллекта и эмоций.

Социально-психологические модели

В одном из исследований культа НЛО (по общему мнению, не отвечающего критерию деструктивного культа) выдвигается предположение, что теория принятия ролей недостаточно объясняет поведения членов культа. В нём делается вывод, что “когда люди присоединяются к религиозному культу, они сначала меняют своё поведение, усваивая новую роль... безграничная вера истинного верующего обычно развивается только после продолжительного участия в культовой повседневной деятельности”.

В противоположность этому стэнфордский психолог Филип Зимбардо и его коллеги изыскивают интегрированную социально-психологическую модель того, что они определяют как "обращение с помощью убеждения". Обрисовывая “принципы обращения убеждением”, они отмечают, что члены культа "погружены в группу и поощряются к деиндивидуализирующим действиям и чувствам... индивида заставляют ощутить силу группы, которую он разделяет". Новичкам предлагают слушать некритически, безоценочно и с преднастроенным восприятием повторяющиеся лекции и другие "информационные вливания", в то время как привлекательные, ничем не отличающиеся от новичков люди моделируют искренность, счастье, жизнеспособность и безусловное принятие идей культа. Изменению позиции и поведения помогают путем мощных социальных подкреплений, которые раздаются свободно. Эти подкрепления включают улыбки, благоприятное мнение, похвалу, одобрение, физический контакт и видимую любовь. Неприемлемое поведение со стороны новичка, однако, вызывает немедленную единообразную реакцию всех членов группы; они все опечалены, никогда не гневаются на отклоняющиеся от нормы действия или мысли. Культовые центры по идеологической обработке имитируют типичные ролевые отношения типа гость-хозяин (т.е. член культа - новичок культа)", и чувство вины - мощный модификатор поведения - является результатом, когда новичок огорчает своего "хозяина".

Модели обработки информации

Крис Эдвардс, бывший член Церкви Унификации, который написал как о своем собственном опыте в качестве муниста, так и о культовом обращении вообще, утверждал, что обращение осуществляется путем манипулирования информацией. Культ как группа представляет собой унифицированную систему взаимодействий между группой и вновь принятыми (групповая "личина", “маска”). На более глубоком уровне культ контролирует или пытается контролировать все сигналы извне, особенно поток информации. Эдвардс описал методики, используемые преуспевающими культовыми вербовщиками, которые начинают с того, что подстрекают лицо, принятое в сообщество, к саморазоблачению (и предоставляя свое собственное саморазоблачение), чтобы установить взаимопонимание. Собственное саморазоблачение вербовщика может не всегда быть правдивым; чтобы способствовать взаимопониманию, он может претендовать на интерес к музыке в стиле "вестерн-кантри", чего на самом деле нет. Как только приглашение к действию в рамках культа принято, и новый адепт погружается в среду, созданную этой группой, культовые учителя приступают к манипулированию вниманием вновь принятого, повышая внушаемость и принуждая новичка модифицировать или демонтировать прежние методы обработки информации (которые получают кличку "сатанинских" или "демонических"). С. Хассен также подчеркивает роль информационного контроля и внимания, или, по его определению, информации, "осмысливаемой изолированно": “Информация - это горючее, которое мы используем, чтобы наш мозг работал должным образом... Люди попадают в ловушку деструктивных культов потому, что они не только лишаются доступа к критической информации, но и испытывают недостаток правильно функционирующих внутренних механизмов для ее обработки. Такой информационный контроль имеет впечатляющее и разрушительное влияние”.

На основе своих интервью с рядом бывших членов культа, депрограммистов и нейропсихологов Конвей и Зигельман выдвинули гипотезу о том, что культовое обращение является результатом рассчитанного манипулирования информацией, ведущего к информационной перегрузке. Они предлагают основательные доказательства того, что культы повышают уязвимость в отношении информационной перегрузки путем манипулирования окружающей средой новичка: например, неожиданные изменения в диете, включающие уменьшение количества протеина; недостаток сна; изоляцию и перевод в незнакомое место, постоянная эмоциональная и, следовательно, физиологическая стимуляция; и запрограммированные, “детские” социальные взаимодействия. Став уязвимыми, новички затем подвергаются постоянной бомбардировке радикальными идеями и верованиями. Им не дают времени на размышление или проверку этой информации в сравнении с реальностью. Нейробиологическое побуждение интегрировать и извлечь смысл из этого нового жизненного опыта и информации толкает новичка к кризису, который может быть разрешен только внезапным некритическим принятием новой системы верований. Затем новичок испытывает внезапное изменение личности: он “сламывается”.

Основываясь частично на своём открытии, что члены культа, которые подверглись депрограммированию, реабилитировались быстрее, чем те, кто вышел из культов без информации, обеспечиваемой депрограммистами, Конвей и Зигельман предположили, что культы могут порождать новую форму психологического заболевания: "информационную болезнь".

Модели измененного состояния и гипнотические/метапознавательные

В отчетах депрограммированных культистов немало схожих описаний процессов обращения и последующего погружения в культ. Они описывают чувство "пребывания в другом мире", отмеченное сосредоточенным вниманием, искаженными восприятиями, стереотипными аффектами и суженным критическим суждением. Эти факторы привели ряд исследователей к гипотезе, что в контексте социального контроля окружающей среды и давления группы участие в культе вызывает "похожее на транс" измененное состояние сознания, близкое во многих отношениях к гипнозу, характеризующееся повышенной внушаемостью, узким фокусом самоосознания, возрастающей зависимостью и усиливающимся принятием навязываемой роли. Они сравнивают процесс культового обращения с искажением информации и манипулированием вниманием, используемыми в качестве лечебных средств в гипнотерапии и представляют концепцию культового обращения и поддержания членства как частично вызванных похожим на гипноз феноменом: "Когда приступают к процессу вовлечения в культ... стимуляция трансом часто становится формализованной и ценимой практикой, вводимой путем монотонного пения... медитацией или деятельностью типа “говорения на языках”. Хотя, как в фазе обращения, состояния транса продолжают усиливать групповую преданность и поглощение информации, их первая задача в процессе вовлечения в культ явно заключается в том, чтобы бороться с сомнением, скептицизмом и внешней критикой".

Многие первичные культовые взаимодействия направлены на возвращение в состояния, похожие на детские. В ходе уик-энда лидер группы управляет похожим на детское поведением, поощряя вновь принятых членов петь детские песенки, играть в детские игры, есть детские лёгкие закуски и проговаривать вслух примитивные утверждения о мире и любви. От группового лидера можно услышать поощрение членов группы к тому, чтобы “растопиться вместе как арахисовое масло и желе”, чтобы быть друг к другу ближе. Групповые лидеры отучают от характерных черт взрослого поведения, включая независимость суждений, установление контекста, личное принятие решений или индивидуальное истолкование.

Особое внимание к ритуальной медитации и/или молитве, особенно как к средствам противодействия антикультовым влияниям, убеждениям и импульсам, способствовало пониманию того, что культы обучают гипнотическим "останавливающим мышление" методикам. Как подчеркивают некоторые исследователи, техника медитации нацелена на демонтирование познавательного "процесса построения моделей": “Мы легко приспосабливаемся почти к любым новым исходным данным. Новая технология, новая личность, изменения в нашей непосредственной окружающей среде быстро становятся составной частью нашей жизни, частью нашей модели внешнего мира. Этот процесс построения моделей и есть конкретно то, что следует разрушить путем осуществления медитации... эзотерические традиции говорят о совершенствовании сознания таким образом, что допускают проникновение в сознание любого стимула, свободного от нормального отбора первичных исходных данных, строительства моделей и систем категорий".

Критики культов доказывают, что в сочетании с контролем окружающей обстановки и давлением группы медитационная деятельность повышает внушаемость; в результате поступающая информация не подвергается “нормальному распределению по категориям". Таким образом, новая информация воспринимается менее критически. Медитация и другие сходные с гипнотическими методики, применяемые культами, вызывают убывание "обобщенной ориентации в реальности", что, согласно мнению многих бывших культистов, влечет за собой распад мыслительных процессов.

Типичные проблемы жертв культового контроля сознания

Основные проблемы тех, кто оказался под “железной пятой” культов, можно разделить на четыре основные группы: психические, психосоматические, соматические и социальные.

Примечание: не все из этих пагубных последствий будет испытывать каждый, у кого есть опыт деструктивного культа.

Психические негативные последствия пребывания сознания личности под культовым контролем включают:

1. Крайнее нарушение личностной идентичности (радикальные изменения личности).

2. Диссоциирующие ("плавающие") состояния, возвращающие по механизму триггера к воспоминаниям о культовой жизни.

5. Расстройства, связанные с посттравматическим стрессом (ПТСР).

6. Замедленное психологическое развитие, потеря психологической силы.

9. Потеря доверия: боязнь близости и обязательств, что приводит к проблемам в отношениях с окружающими и с трудоустройством.

11. Потеря свободной воли и контроля над своей жизнью.

12. Развитие зависимости и возвращение к поведению, подобному детскому (регресс в инфантильность).

13. Потеря спонтанности, непосредственности, непринужденности и чувства юмора.

14. Неспособность образовать близкие дружественные отношения вне культа или наслаждаться гибкими, непринужденными связями.

15. Недобровольно, де-факто - рабство или эксплуатация.

16. Потеря автономии, ослабление способности самостоятельно принимать решения и выносить критические суждения (особенно в группах, где участники полагаются на вышестоящих или лидера при принятии этических и практических решений, таких, как стоит ли жениться, оставить работу, ходить в колледж, посетить родителей и т.п. Этот ущерб также вероятен там, где ограничен или отсутствует доступ к источникам информации).

17. Задержка достижения зрелости (например, 30-летний культист, который никогда не назначал свиданий из-за культовых запретов).

18. Психические расстройства: галлюцинации, искаженные восприятия реальности, расщепленная личность, нервные срывы, психопатические эпизоды, паранойя, мания величия, регрессия к детскому поведению, суицидальное мышление (эти симптомы более вероятны для групп, поддерживающих широкое использование методик остановки мышления).

19. Ослабленная психологическая интеграция, то есть разобщение с докультовой семьей, традициями, друзьями, ценностями и личностью, с целями в будущем.

20. Культисты могут стараться существовать в узком, имеющем одно измерение настоящем, отвергая прошлое и будущее.

21. Отчуждение, враждебность, паранойя и апатия в отношении обычного общества.

4. Психосоматические симптомы (головные боли, боли в спине, астма, кожные раздражения).

Соматические проблемы проявляются в следующем:

1. Ухудшение физического состояния, возросшая восприимчивость к несчастным случаям, болезням и общему утомлению.

3. В культах, где нормами являются беспорядочность в половых связях и/или проституция, увеличивается риск заболеваний, переносимых половым путем.

5. Сексуальные злоупотребления, особенно в отношении женщин и детей.

6. Преждевременная смерть из-за отсутствия или неадекватного медицинского ухода.

3. Финансовый ущерб: финансовая зависимость от культа оставляет приверженцев без средств в случае медицинской или иной срочной необходимости. Если они хотят уйти, у культистов часто нет денег, чтобы это сделать. Наконец, если они ухитряются уйти (при помощи со стороны, например), они могут не иметь средств, чтобы содержать себя в некультовом мире. Многие состоятельные адепты передали культам огромные финансовые суммы для управления по доверенности.

Эмоциональный ущерб. Родители, братья и сестры, супруги культистов часто теряют рассудок от горя из-за перемен, вызванных культом в их близких. Они могут испытывать дополнительное огорчение, если культ ограничивает контакты или связь между культистами и их семьями (путем отговаривания от визитов домой или их запрещения). Разлука и развод, споры из-за опеки над детьми и серьезные эмоциональные проблемы внутри семей проявляются как результат культовых стрессов.

Финансовый ущерб. Члены культа могут заставить силой или обманом свои семьи пожертвовать группе значительную часть денег. Попытка помочь культисту покинуть группу может также оказаться дорогим предприятием.

Физический ущерб. Некоторые культы заходят настолько далеко, что грозят причинить физический ущерб семьям, которые им оказывают сопротивление.

Социальный ущерб. Расхваливая абсолютную праведность своего дела, культы порождают враждебность и неуважение к ценностям, институтам, законам, собственности и культурным нормам общепризнанного общества. В результате своей культовой подготовки адепты часто чувствуют, что имеют право участвовать в мошеннической или даже деструктивной деятельности, варьирующейся от провокационного подстрекательства до действительного причинения вреда тем, кого культ провозгласил "врагами". По существу, культы могут лишить своих членов совести, лишая чувств ответственности в отношении "внешнего мира" и преуменьшая ценность жизни индивида до такой степени, когда некоторые культисты готовы отдать свою собственную жизнь или жизнь других людей во имя "дела".

Четвёртая и пятая статьи будут посвящены самой технологии консультирования о реформировании мышления, конкретному опыту автора и другим аспектам работы консультанта в этой новой и необычной области практической психологии.

[1] В данной области психологии терминология ещё не устоялась, идёт поиск наиболее адекватных понятий. В последних полученных мною материалах от американских коллег понятие «консультирование о выходе» заменено «консультированием о реформировании мышления» (thought reform counseling). Эти два термина будут использоваться мною как синонимы с предпочтением последнего - Е. В.
[2] Излагаются по: Dubrow-Eichel, S. (1989). Deprogramming: A case study. Cultic Studies Journal, 5, 7-18.
[3] См.: Тарабрина Н. В. Психологические последствия войны // Психологическое обозрение. 1996. № 1 (2). С. 26-29.

Клемперер В. LTI. Язык третьего рейха. Записная книжка филолога

Я хорошо помню тот момент и то слово, которые – не знаю, как выразиться, – расширили или сузили мой филологический интерес от области литературной до чисто языковой. Литературный контекст какого-либо текста вдруг утратил всю свою важность, исчез, внимание сосредоточилось на отдельном слове, отдельной словесной форме. Ведь за каждом конкретным словом встает мышление целой эпохи, общее мышление, в которое встроена мысль индивида, то, что влияет на него, а может быть и руководит им. Надо сказать, что отдельное слово, отдельное выражение могут в зависимости от контекста, в котором они встречаются, иметь совершенно различные значения, вплоть до противоположных, и тут приходится снова возвращаться к литературной сфере, к единству данного текста. Нужно взаимное прояснение, сопоставление отдельного слова со всем целостным документом

Итак, все это произошло, когда Карл Фосслер стал возмущаться выражением «человеческий материал». Материал, утверждал он, – это ведь кожа, кости, внутренности тела животного, говорить о человеческом материале – значит быть привязанным к материи, принижать роль духовного, подлинно человеческого начала в человеке. Я не вполне был согласен в те времена с моим учителем. До [Первой] мировой войны оставалось еще два года, еще ни разу война не являла мне своего ужасающего лика, да и вообще я не верил, что она возможна в границах Европы, а потому в какой-то степени воспринимал службу в армии как довольно безобидную тренировку в смысле спортивной и общефизической подготовки, и когда офицер или военный врач говорили о хорошем или плохом человеческом материале, то я воспринимал это не иначе, как если бы слышал от гражданского врача, что он до обеденного перерыва должен быстренько «закончить» больного или «чикнуть» аппендицит. При этом не затрагивался душевный мир рекрута Майера или больных Мюллера или Шульце, в данный момент все сосредоточивалось в силу профессиональной необходимости исключительно на физической стороне человеческой природы. После войны я был уже более склонен находить в «человеческом материале» неприятное родство с «пушечным мясом», видеть одинаковый цинизм – здесь в сознательном, там – в бессознательном преувеличении телесности. Но и сегодня я не вполне убежден в том, что в осуждаемом обороте заложена жестокость. Почему нельзя при самом чистейшем идеализме точно указать буквальную материальную ценность отдельного человека или группы для определенных видов профессии или спорта? По той же логике я не вижу особой бездушности в том, что на официальном языке тюремной администрации заключенным присваивают номера вместо имен: этим они вовсе не отрицаются как люди, а просто рассматриваются только как объекты административного управления, как единицы списочного состава.

Почему же ситуация меняется, почему мы однозначно и без колебаний квалифицируем как грубость заявление надзирательницы концлагеря Бельзен перед военным судом, что такого-то числа в ее распоряжении было шестнадцать «штук» заключенных? В первых случаях речь идет о профессиональном отстранении от личности, об абстракции, во втором («штуки») – о превращении людей в вещи. Это то же самое превращение людей в вещи, что выражается официальным термином «утилизация кадавров», в его распространении на человеческие трупы: из умерщвленных в концлагере делают удобрение, причем терминология та же, что и при переработке кадавров животных.

С большей преднамеренностью, продиктованной ожесточением и ненавистью, за которыми стоит зарождающееся отчаяние от бессилия, выражается это превращение людей в вещи в стереотипной фразе военной сводки, прежде всего в 1944 г. Здесь постоянно подчеркивается, что с бандами расправляются беспощадно; особенно по поводу постоянно нараставшего Сопротивления французских партизан в какой-то период регулярно сообщалось: столько-то было уничтожено. Глагол «уничтожать» говорит о ярости по отношению к противнику, который здесь все же рассматривается еще и как ненавистный враг, как личность. Но затем ежедневно стали писать: столько-то было «ликвидировано». «Ликвидировать», «ликвидный» – это язык коммерции, а будучи иностранным, это слово еще на какой-то градус холоднее и беспристрастнее, чем любые его немецкие аналоги: врач ликвидирует за свои старания определенную сумму[150], предприниматель ликвидирует дело. В первом случае речь идет о пересчете работы врача в денежный эквивалент, во втором – об окончательном прекращении существования, о закрытии того или иного предприятия. Если же ликвидируются люди, их «приканчивают», они перестают существовать как какие-то материальные ценности. Когда на языке концлагерей говорилось, что группа была «направлена на окончательную ликвидацию»[115], это означало, что людей расстреляли или отправили в газовые камеры.

Можно ли в этой тенденции превращать личность в вещь видеть особую характерную черту LTI? Думаю, что нет. Ведь превращают в вещь только тех людей, которым национал-социализм отказывает в принадлежности к роду человеческому как таковому, которых – как низшую расу, антирасу или недочеловеков – исключают из подлинного человечества, ограниченного германцами или людьми нордической крови. А в рамках этого признанного круга человечества национал-социализм подчеркивает значение личности. В подтверждение этого приведу два ясных и убедительных свидетельства.

В военной сфере речь всегда идет не о «людях» (Leute) какого-либо офицера, какой-либо роты, а о «мужчинах», «мужиках» (Manner). Любой лейтенант рапортует: «Я приказал своим мужикам…» Как-то раз в «Рейхе» был помещен трогательный, патетический некролог, написанный старым университетским профессором в связи с гибелью трех офицеров – его любимых учеников. В некрологе цитировались письма этих офицеров с фронта. Старик-профессор постоянно восхищался немецкой мужской верностью, геройством офицеров с их «мужами» (Mannen), он буквально захлебывался от восторга, используя это слово, звучавшее поэтически благодаря своему древнегерманскому происхождению. Но в письмах с фронта его ученики сплошь и рядом писали о «наших мужиках» (Manner). Тут с полной естественностью употреблялась словесная форма из современного языка – у молодых офицеров не возникало ощущения, будто современным словцом они придают своей речи новый, да еще и поэтический оттенок.

Как правило, отношение LTI к древнегерманским языковым формам было двойственным. С одной стороны, привязка к традиции, романтическая приверженность к немецкому Средневековью, связь с изначальным германством, еще не испорченным примесью римского духа, вызывали симпатию; с другой же, этот язык стремился быть прогрессивным и современным без всяких ограничений. К тому же Гитлер в начале своей деятельности боролся – как с нежелательными конкурентами и противниками – со сторонниками немецкого национального начала (die Deutschvolkischen), которые охотно придавали своей речи явно древнегерманскую окраску. Так и получилось, что старинные немецкие названия месяцев, которые одно время пропагандировались, все же не привились, да и вообще никогда не употреблялись в официальной речи. И наоборот, некоторые руны и многие германские имена обрели популярность и вошли в повседневный обиход…

Еще более характерно, чем в «мужиках», стремление выделить личность выражается в сплошном переформулировании, свойственном канцелярскому стилю, что иногда невольно давало комический результат. Евреям не полагалось ни карточек на одежду, ни талонов на приобретение товаров, им было отказано в праве на покупку чего-либо нового; они получали только подержанные вещи со специальных складов одежды и промышленных товаров. На первых порах было относительно просто приобрести какую-либо одежду на таком складе; позднее необходимо было подавать заявку, которая путешествовала от полномочных «правовых советников» общины и еврейского отдела гестапо до полицейского управления. Однажды я получил бланк с текстом: «Я выделил Вам рабочие брюки б/у. Получить можно там-то и там-то. Начальник полиции такой-то». Принцип, лежащий в основе такого порядка, гласил: решение принимается не безличной администрацией, а в каждом случае конкретной, облеченной соответствующими полномочиями личностью того или иного начальника. Вот почему все официальные документы переводились в форму первого лица и исходили отныне от того или иного конкретного «бога». Уже не налоговое управление X, а я, начальник налогового управления лично, требую от Фридриха Шульце возмещения недоплаты в размере 3 марок 50 пфеннигов; я, начальник полиции, направляю квитанцию для уплаты штрафа в размере 3 марок; и наконец, я, начальник полиции, лично предоставляю еврею Клемпереру поношенные штаны. Все in majorem gloriam, к вящей славе личности и вождистского принципа.

Нет, национал-социализм вовсе не собирался обезличивать германцев, признаваемых им за людей, превращать их в неодушевленные предметы. Подразумевалось только, что любой фюрер, «вождь», «ведущий» нуждается в ведомых, на чье безусловное повиновение он может положиться. Стоит только обратить внимание на то, сколько раз на протяжении 12 лет в изъявлениях преданности, в телеграммах и резолюциях, выражающих верноподданный восторг и одобрение, встречались слова «слепой», «слепое», «слепо». Этот корень относится к опорным в LTI, он обозначает идеальное состояние нацистского умонастроения по отношению к фюреру и его конкретным на данный момент подфюрерам, слова с этим корнем встречаются не реже слова «фанатический». Но ведь для того, чтобы слепо выполнить приказ, у меня нет права даже задуматься над ним. В любом случае, «задуматься» – равносильно остановке, препятствию, на этом пути можно, пожалуй, прийти к критике приказа и, в конце концов, даже к отказу от его выполнения. Сущность военной подготовки заключается в том, что выполнение целого ряда приемов и действий доводится до автоматизма, что отдельный солдат, отдельная группа, вне зависимости от внешних впечатлений, от внутренних соображений, от всяких инстинктивных реакций, повинуется приказу командира точно так же, как нажатием соответствующей кнопки приводится в действие машина. Национал-социализм ни в коем случае не посягает на личность, более того, он стремится возвысить ее, но это не исключает (для него не исключает!) того, что он одновременно превращает личность в механизм: каждый должен быть роботом в руках командира и фюрера и, вместе с тем, нажимать на кнопки подчиненных ему роботов. С этой структурой, которая маскирует всепроникающее порабощение и обезличивание людей, и связан тот факт, что львиная доля выражений LTI, масса механизирующих слов заимствована из области техники.

Разумеется, здесь речь идет не о росте числа технических терминов, – тенденции, которая с начала 19 столетия проявилась и продолжает проявляться во всех культурных языках и которая стала естественным следствием экспансии техники и повышения ее значения для жизни людей. Нет, я имею в виду захлестывание техническими выражениями областей, не связанных с техникой, где они как раз и вносят механизирующее начало. В Германии до 1933 г. такое положение встречалось крайне редко. В эпоху Веймарской республики лишь два оборота перешагнули границы технической терминологии и вошли в повседневный язык: модными были в то время словечки verankern (ставить на якорь; привязать, увязать, в значении – скрепить, закрепить, укрепить) и ankurbeln (заводить; накручивать, раскручивать). Употреблялись они настолько неумеренно, что очень скоро сделались объектом насмешки, стали использоваться для сатирического изображения малосимпатичных современников. Вот, например, Стефан Цвейг в своей «Малой хронике» конца 20-х годов пишет: «Его превосходительство и декан энергично раскручивали свои взаимоотношения».

Неясно, можно ли рассматривать (и если да, то в какой мере) глагол verankern в ряду технических терминов. Это выражение, возникшее в морском деле и овеянное неким вполне определенным поэтическим духом, время от времени появлялось еще задолго до рождения Веймарской республики; в качестве модного словечка именно этой эпохи его можно рассматривать только благодаря неумеренному использованию его в ту пору. Толчком к этому послужила официальная реплика, ставшая предметом оживленной дискуссии: в Национальном собрании подчеркивалось, что есть желание «увязать» с конституцией закон о заводских советах. С тех пор все мыслимое и немыслимое, о чем бы ни шла речь, «увязывалось» с тем или иным видом основания. Внутренний подсознательный мотив, располагавший к этому образу, заключался, безусловно, в глубокой потребности в покое: люди устали от революционных волнений; государственный корабль (древний образ – fluctuat пес mergitur[152]) должен прочно стоять на якоре в надежной гавани.

Из технического обихода в более узком и современном смысле был взят только глагол ankurbeln; он связан, пожалуй, с картиной, свидетелем которой в те времена нередко можно было стать на улице: у автомобилей тогда еще не было стартеров, а потому шоферы запускали моторы с помощью заводных ручек, расходуя на это много сил.

Этим двум образам – и полутехническому, и техническому – была присуща одна общая деталь: они всегда соотносились только с вещами, состояниями и действиями, но никогда – с живыми людьми. Во времена Веймарской республики «раскручивают» все виды деловых отраслей, но никогда – самих деловых людей; «привязывают к основам» самые разнообразные институты, даже административные инстанции, но никогда – лично какого-либо начальника финансового управления или министра. По-настоящему же решающий шаг к языковой механизации жизни был сделан там, где техническая метафора нацеливалась, или – как стали выражаться с начала века – устанавливалась непосредственно на личность.

В скобках задаю себе вопрос: можно ли в рубрику языковых техницизмов поместить слова einstellen («установить, настраивать»), Einstellung («установка», «настройка») – сегодня каждая хозяйка имеет свою собственную установку на сладости и на сахар, у каждого юноши своя установка на бокс и легкую атлетику? И да, и нет. Первоначально эти выражения обозначают установку, настройку подзорной трубы на определенное расстояние или мотора на определенное число оборотов. Однако первое расширение области применения посредством переноса значения – только наполовину метафорическое: наука и философия, особенно философия, усвоили это выражение; точное мышление, мыслительный аппарат четко настроен на объект, основная техническая нота слышится вполне отчетливо, так будет и впредь. Общественность могла, вероятно, заимствовать эти слова только из философии. Считалось культурным иметь «установку» по отношению к важным жизненным вопросам. Едва ли можно с уверенностью сказать, насколько ясно в 20-е годы понимали техническое и уж во всяком случае чисто рациональное значение этих выражений. В одном сатирическом звуковом фильме героиня-кокотка поет о том, что она «с головы до ног настроена на любовь», и это свидетельствует о понимании основного значения; но в те же времена некий патриот, мнящий себя поэтом, а позднее и признанный нацистами таковым, поет со всей наивностью, что все его чувства «настроены на Германию». Фильм был снят по трагикомическому роману Генриха Манна «Учитель Гнус»[153]; что же касается версификатора, прославленного нацистами в качестве старого борца и ветерана «Добровольческого корпуса»[154], то он носил не очень-то германское имя, то ли Богуслав, то ли Болеслав (ну, какой прок от филолога, которого лишили книг и уничтожили часть записей?).

Не вызывает сомнений, что механизация самой личности остается прерогативой LTI. Самым характерным, возможно и самым ранним детищем его в этой области было слово gleichschalten, «подключиться». Так и слышишь щелчок кнопки, приводящей людей – не организации, не безличные административные единицы – в движение, единообразное и автоматическое. Учители всевозможных учебных заведений, группы разных чиновников юридических и налоговых служб, члены «Стального шлема», SA и т.д. и т.п. были практически все сплошь подключены.

Настолько характерным было это слово для нацистского умонастроения, что его, одно из немногих, кардинал-архиепископ Фаульхабер[155] уже в конце 1933 г. избрал для того, чтобы представить в сатирическом ключе в своих предрождественских проповедях. У азиатских народов древности, сказал он, религия и государство были подключены друг к другу. К высоким церковным иерархам рискнули тут же присоединиться и простые артисты из кабаре, выставляя этот глагол в комическом свете. Помню, как массовик во время так называемой «Поездки в никуда»[156], организованной экскурсионной фирмой, на отдыхе за чашкой кофе в лесу заявил: «Сейчас мы „подключились“ к природе», чем вызвал одобрительную реакцию публики.

В LTI, пожалуй, не найти другого примера заимствования технических терминов, который бы так откровенно выявлял тенденцию к механизации и роботизации людей, как слово «подключить». Им пользовались все 12 лет, вначале чаще, чем потом, – по той простой причине, что очень скоро были завершены и подключение и роботизация, ставшие фактом повседневной жизни.

Другие обороты, взятые из области электротехники, не столь характерны. Когда то там, то здесь говорят о силовых линиях, сливающихся в природе вождя или исходящих от него (это можно было прочитать в разных вариантах и о Муссолини, и о Гитлере), то это просто метафоры, которые указывают как на электротехнику, так и на магнетизм, а тут уж недалеко и до романтического мироощущения. Это особенно чувствуется у Ины Зайдель[157], которая как в своих чистейших произведениях, так и в самых позорных прибегала к подобной электрометафоре. Но об Ине Зайдель надо говорить отдельно, это особая, печальная глава.

А можно ли говорить о романтизме, когда Геббельс во время поездки по разрушенным авианалетами городам западных районов Германии с пафосом лжет, будто он сам, который и должен был вдохнуть мужество в души пострадавших, почувствовал себя «заново заряженным» их стойкостью и героизмом. Нет, здесь просто действует привычка принижать человека до уровня технического аппарата.

Я говорю с такой уверенностью, потому что в других технических метафорах министра пропаганды Геббельса и его окружения доминирует непосредственная связь с миром машинной техники без всяких упоминаний каких-либо силовых линий. Сплошь и рядом деятельные люди сравниваются с моторами. Так, в еженедельнике «Рейх» о гамбургском руководителе говорится, что он на своем посту – как «мотор, работающий на предельных оборотах». Но еще сильнее этого сравнения, которое все же проводит границу между образом и сравниваемым с ним объектом, еще ярче свидетельствует о механизирующем мироощущении фраза Геббельса: «В обозримом будущем нам придется в некоторых областях снова поработать на предельных оборотах». Итак, нас уже не сравнивают с машинами, мы – просто машины. Мы – это Геббельс, это нацистское правительство, это вся гитлеровская Германия, которых нужно подбодрить в тяжелую минуту, в момент ужасающего упадка сил; и красноречивый проповедник не сравнивает себя и всех своих верных собратьев с машинами, а отождествляет с ними. Можно ли представить себе образ мышления, в большей степени лишенный всякой духовности, чем тот, который выдает себя здесь?

Но если механизирующее словоупотребление так непосредственно затрагивает личность, то вполне естественно, что оно постоянно распространяется и дальше, на вещи за пределами своей области. Нет ничего на свете, чего нельзя было бы «запустить» или «поставить на ремонт», подобно тому, как ремонтируют какую-нибудь машину после длительной работы или корабль после долгого плавания, нет ничего такого, чего нельзя было бы «прошлюзовать»[158], и, разумеется, все и вся можно «завести», «раскрутить», ох уж этот язык грядущего Четвертого рейха! А если нужно похвалить храбрость и жизнестойкость жителей города, перенесшего разрушительную бомбардировку, то «Рейх» приводит в качестве филологического подтверждения этих качеств местное выражение рейнского или вестфальского населения этого города: «Город уже держит колею»[159] (мне объяснили, что spuren – термин из автомобилестроения: колеса хорошо держат колею). Так почему же все опять держат колею? Да потому что каждый человек при всесторонней хорошей организации работает «с полной нагрузкой». «С полной нагрузкой» – любимое выражение Геббельса последнего периода, оно также, конечно, взято из технического словаря и применено к личности; но звучит оно не так жестко, как словесный образ мотора, работающего на полных оборотах, поскольку ведь и человеческие плечи могут испытывать «полную нагрузку», как любая несущая конструкция. Язык делает все это явным. Постоянные переносы значений, выдумывание технических терминов, любование техническим началом: Веймарская республика знает лишь выражение «раскрутить (ankurbeln) экономику», LTI добавляет не только «работу на предельных оборотах», но и «хорошо отлаженное управление» – все это (разумеется, мои примеры не исчерпывают такую лексику) свидетельствует о фактическом пренебрежении личностью, которую якобы так ценили и лелеяли, о стремлении подавить самостоятельно мыслящего, свободного человека. И это свидетельство не подорвать уверениями, что цель преследовалась как раз обратная – развитие личности в полную противоположность «омассовлению», к чему якобы стремится марксизм и уж подавно его крайняя форма – еврейский и азиатский большевизм. Но в самом ли деле язык демонстрирует это? У меня не выходит из головы слово, которое я постоянно слышу теперь, когда русские стараются построить заново нашу полностью разрушенную школьную систему: цитируется выражение Ленина, что учитель – инженер души[160]. И это тоже технический образ, пожалуй, самый технический. Инженер имеет дело с машинами, и если в нем видят подходящего человека для ухода за душой, то я должен отсюда заключить, что душа воспринимается как машина…

Должен ли я сделать такой вывод? Нацисты постоянно поучали, что марксизм – это материализм, а большевизм даже превосходит по материалистичности социалистическое учение, пытаясь копировать индустриальные методы американцев и заимствуя их технизированные мышление и чувства. Что здесь справедливо?

Очевидно, что большевизм в техническом отношении учится у американцев, что он со страстью технизирует свою страну, в результате чего его язык по необходимости несет на себе следы сильнейшего влияния техники. Но ради чего он технизирует свою страну? Для того, чтобы обеспечить людям достойное существование, чтобы предложить им – на усовершенствованном физическом базисе, при снижении гнетущего бремени труда – возможность духовного развития. Появление массы новых технических оборотов в языке большевизма отчетливо свидетельствует, таким образом, совсем не о том, о чем это свидетельствует в гитлеровской Германии: это указывает на средство, с помощью которого ведется борьба за освобождение духа, тогда как заимствования технических терминов в немецком языке с необходимостью приводят к мысли о порабощении духа.

Если двое делают одно и то же… Банальная истина. Но в моей записной книжке филолога я хочу все-таки подчеркнуть профессиональное применение ее: если двое пользуются одними и теми же выразительными формами, они совершенно не обязательно исходят из одного и того же намерения. Именно сегодня и здесь я хочу подчеркнуть это несколько раз и особо жирно. Ибо нам крайне необходимо познать подлинный дух народов, от которых мы так долго были отрезаны, о которых нам так долго лгали. И ни об одном из них нам не лгали больше, чем о русском… А ведь ничто не подводит нас ближе к душе народа, чем язык… И тем не менее: «подключение» и «инженер души» – в обоих случаях это технические выражения, но немецкая метафора нацелена на порабощение, а русская – на освобождение.

Уже Ле Бон заметил, что эффективнее всего в манипуляции сознанием действуют слова, которые не имеют определенного смысла, которые можно трактовать и так, и эдак. К таким словам он отнес слова свобода , демократия , справедливость и т.п. Это были самые боевые слова и во всей идеологической программе перестройки и реформы.

Демократия, свобода, толпа. В октябре 1993 г. танковые залпы по парламенту устранили из общественного сознания миф демократии . По инерции кто-то его еще поминает, но без энтузиазма. Можно было бы о нем и не говорить, но полезно для урока. Дело в том, что уже с радикального этапа перестройки весь язык (дискурс) идеологов был несовместим с принципами демократии - а образ ее продолжал действовать!

Так же, как с экономикой, демократы поступили с СССР. Выяснив на референдуме предпочтения подавляющего большинства граждан, они выражали демонстративную радость оттого, что удалось развалить СССР вопреки этим предпочтениям, о которых они были хорошо осведомлены. Вот вывод социологов-демократов в 1991 г.: «державное сознание в той или иной мере присуще подавляющей массе населения страны, и не только русскоязычного», это «комплекс превосходства обитателей и обывателей великой державы, десятилетиями культивируемый и уходящий в глубь традиций Российской империи». По их расчетам, вместе с носителями «тоталитарного сознания» (30-35% населения) державное сознание характерно для 82-90% советских людей. Казалось бы, отсюда и надо было исходить. Ты ненавидишь державность? На здоровье. Но не забудь, что ты входишь в 8-10 процентов населения. Так что, если ты демократ, будь добр уважать волю большинства (или уезжай в Люксембург). А если ты из породы тиранов и надеешься обмануть или подавить 9/10 народа, то ведешь дело к большой беде.

С идеей демократии наши демократы расправлялсь очень просто, игрой слов. Вот, поучают Денис Драгунский и Вадим Цымбурский («Век ХХ и мир», 1991): «Демократия требует наличия демоса - просвещенного, зажиточного, достаточно широкого «среднего класса», способного при волеизъявлении руководствоваться не инстинктами, а взвешенными интересами. Если же такого слоя нет, а есть масса... - говорить надо не о демосе, а о толпе, охлосе... Сейчас возрождение «доперестроечных» структур во всей их жестокости было бы опасно не как насилие над народом, а наоборот, как реализация чаяний самого народа, - такого, каким он стал, сроднясь с этими структурами».

Так что те, кто считает себя в России демократами, на самом деле есть сплоченное меньшинство, которое присвоило себе право судить, кто есть демос, а кто - толпа. Если бы граждане России были зажиточными, имели бы только интересы, а не идеалы («инстинкты»), и их чаяния совпадали бы с интересами Драгунского, он бы назвал их демосом. А раз чаяния народа угрожают интересам Драгунского, то это толпа , а толпу позволительно и обманывать, и рассеивать, и даже расстреливать - это нарушением демократии он не считает.

Но о толпе заговорили неспроста, это способ отвлечь внимание, заболтав проблему. Все больше людей, знакомясь с книгами по психологии масс, сами убеждаются, что в России как раз делаются усилия, чтобы широким социальным группам придать свойства толпы. В этом направлении действовало искаженное понятие свободы , которое уже десять лет нагнетается в массовое сознание.

Чтобы снять тормоза ответственности и отключить выработанное культурой недоверие к разрушительным идеям, была проведена интенсивная кампания по созданию стыда или хотя бы неудобства за «рабскую душу России». В ход пошел и Чехов с его «выдавливанием раба по капле», и модный фон Хайек с его «дорогой к рабству», и Э.Фромм и со «страхом перед свободой». Кампания была настолько мощно и разнообразно оркестрованной, что удалось достичь главного - отключить здравый смысл и логику в подходе к проблеме свободы . Кто-то робко или злобно огрызался: врете, мол, Россия не раба, мы тоже любим свободу. Но не приходилось слышать, чтобы какой-то видный деятель обратился с простой и вообще-то очевидной мыслью: «Люди добрые, да как же можно не бояться свободы? Это так же глупо, как не бояться огня или взрыва».

Стоит только задуматься над понятием «страх перед свободой», как видны его возможности для манипуляции. Ведь человек перестал быть животным (создал культуру) именно через постоянное и непрерывное создание « несвобод » - наложение рамок и ограничений на дикость. Что такое язык? Введение норм и правил сначала в рычание и визг, а потом и в членораздельную речь и письмо. Ах, ты требуешь соблюдения правил грамматики? А может, и вообще не желаешь презреть оковы просвещенья? Значит, ты раб в душе, враг свободы.

Только через огромную и разнообразную систему несвобод мы приобрели и сохраняем те свободы, которые так ценим. В статье «Патология цивилизации и свобода культуры» (1974) Конрад Лоренц писал: «Функция всех структур - сохранять форму и служить опорой - требует, по определению, в известной мере пожертвовать свободой. Можно привести такой пример: червяк может согнуть свое тело в любом месте, где пожелает, в то время как мы, люди, можем совершать движения только в суставах. Но мы можем выпрямиться, встав на ноги - а червяк не может ».

Сейчас, когда я пишу это, за окном, на лугу, тревожно ржет и бегает кругами лошадь. Она паслась на длинной привязи, но отвязалась. Она в страхе перед свободой, а ведь это верховая, гордая лошадь. Исчезла привязь - признак устойчивого порядка, возник хаос, угрожающий бытию лошади, она это чувствует инстинктивно. Но у человека есть не только инстинкты, но и разум, способность предвидеть будущее. Ницше писал: «При серьезно замышленном духовном освобождении человека его страсти и вожделения втайне тоже надеются извлечь для себя выгоду». Надо же это предвидеть.

Представим невозможное - что вдруг исчезло организованное общество и государство, весь его «механизм принуждения», сбылась мечта анархистов и либеральная утопия «свободного индивидуума». Произошел взрыв человеческого материала - более полное освобождение, чем при взрыве тротила (индивидуум - это атом, а при взрыве тротила все же остаются не свободные атомы, а молекулы углекислого газа, воды, окислов азота). Какую картину мы увидели бы, когда упали бы все цепи угнетения - семьи, службы, государства? Мы увидели бы нечто пострашнее, чем борьба за существование в джунглях - у животных, в отличие от человека, не подавлены и не заменены культурой инстинкты подчинения и солидарности. Полная остановка организованной коллективной деятельности сразу привела бы к острой нехватке жизненных ресурсов и массовым попыткам завладеть ими с помощью грубой силы.

Короткий период неорганизованного насилия заставил бы людей вновь соединяться и подчиняться угнетающей дисциплине - жертвовать своей свободой. Одни - ради того, чтобы успешнее грабить, другие - чтобы защищаться. Первые объединились бы гораздо быстрее и эффективнее, это известно из всего опыта. Для большинства надолго установился бы режим угнетения, эксплуатации и насилия со стороны «сильного» меньшинства.

Я предложил представить картину разрушения государства, «взрыва свободы», как абстракцию. На деле в СССР после искусственного подавления «страха перед свободой» была создана обстановка, в которой многие черты этой страшной абстракции были воплощены в жизнь. Уже в 1986 г. прошла серия принципиально схожих катастроф, вызванных освобождением от «технологической дисциплины» - освобождением всего лишь моральным. В 1988 г. «новое мышление» дало свободу от норм межнационального общежития - потекла кровь на Кавказе. Через год была разрушена финансовая система СССР, а затем и потребительский рынок - всего лишь небольшим актом освобождения (были сняты запреты на перевод безналичных денег в наличные, а также на внешнюю торговлю).

Что было дальше, хорошо известно - распад государства и производственной системы, появление огромного количества свободных людей (мелких торговцев, шатающихся по всему миру жуликов и студентов, проституток, бомжей и беспризорников). А также взрастание многомиллионного, почти узаконенного свободной моралью преступного мира, который изымает и перераспределяет жизненные блага насилием. Свободные от закона и морали чиновники и предприниматели могут теперь не платить зарплату работникам - об этом десять лет назад даже помыслить никто не мог, такой прогноз приняли бы за бред сумасшедшего.

Все эти люди и те, кто к ним тяготеет, не голосуют ни за коммунистов, ни за рыночников - за тех, у кого есть какой-то проект жизнеустройства. Когда в 1996 г., у такого обобранного, терпящего, казалось бы, бедствие человека спрашивали, почему он не голосует за Зюганова, обычным ответом был такой: «Придут коммунисты - опять работать заставят». Это - главное, а в остальном он вражды к идеям коммунизма не испытывает. Значит, воздействуя на чувства и подсознание, манипуляторы сумели отключить у людей не только логическое мышление, но и инстинкты - и самосохранения, и продолжения рода.

Подавив, средствами манипуляции сознанием, «страх перед свободой», идеологи уничтожения советского строя соблазнили людей жизнью без запретов - так же, как средневековый крысолов в отместку городу, где ему не выдали обещанного золота, сманил своей дудочкой и увел всех детей этого города. Его дудочка пела: «Пойдемте туда, где не будет взрослых с их запретами» [214] .

Так вместо СССР возник патологический, несовместимый с длительной жизнью режим, при котором не рождаются дети и вымирают люди среднего возраста. И трудность преодоления этого режима не в хитрости Степашина, не в красноречии Черномырдина или жестокости ОМОНа, а в том, что соблазн свободой манипуляторы сумели внедрить глубоко в подсознание больших масс людей, особенно молодежи. Значительная часть их перестала быть гражданами и составлять общество. Перед нами большой эксперимент по «толпообразованию» - без физического контакта людей.

В массовом сознании стал слишком силен компонент «мышления толпы», и подверженные ему люди уже не хотят возвращаться на заводы и за парты. Они очарованы свободой, даже если она несовместима с жизнью - и голосуют за Ельцина и Жириновского. За тех, у кого нет идеологии, нет проекта жизнеустройства. А есть лишь снятие запретов права и морали, устранение самих понятий долга и греха.

Собственность . Рассмотрим пару гротескных утверждений и одно изощренное. Селюнин В. в статье с многообещающим названием «А будет все равно по-нашему» излагает символ веры: «Рынок есть священная и неприкосновенная частная собственность. Она, если угодно, самоцель, абсолютная общечеловеческая ценность». «Это только по вшивым партийным учебникам там, за бугром, всем владеют в основном Форды да Дюпоны. А в действительности акции, к примеру, корпорации «Дженерал моторс» имеет около миллиона человек». Как минимум, из этого с полной очевидностью можно констатировать, что вши с партийных учебников переползли на Селюнина. Вот сводка из газеты «Нью-Йорк Таймс» от 17 апреля 1995 г.: 40% всех богатств в США принадлежат 1% населения. А насчет акций, так и у нас в России миллионы их имеют - и АО МММ, и «Гермеса». Только при чем здесь собственность? Доля в доходе как богатой, так и бедной части населения США сохраняется с точностью до десятой доля процента с 1950 г. (сводка U.S. Bureau of Census приведена в журнале «США: экономика, политика, идеология» № 10, 1994. Там же сказано: «Размеры почасовой реальной заработной платы, достигнув своей высшей точки в 1972 г., затем стали уменьшаться и к 1987 г. сократились на 60%»).

Можно только удивляться, как легко поверила интеллигенция в басню об «акциях» - ведь во многом на ней сыграли и идеологи, и практики типа Чубайса. Интеллигенция читать разучилась? Вот энциклопедический справочник «Современные Соединенные Штаты Америки»(1988), тираж 250 тыс. экз., хватило бы всем заглянуть и получить справку. Там ясно сказано, что акции существенной роли в доходах наемных работников не играют. Читаем: «В 1985 г. доля дивидендов в общей сумме доходов от капитала составила около 15%» [215] (с. 223). А много ли рабочие и служащие получают доходов от капитала? Читаем: «Доля личных доходов от капитала в общей сумме семейных доходов основных категорий рабочих и служащих оставалась стабильной, колеблясь в диапазоне 2-4%» (с. 222). Два процента - весь доход на капитал, а в нем 15% от акций, то есть, для среднего человека акции дают ) 0,003 его семейного дохода. Три тысячных! И этим соблазнили людей на приватизацию, на то, чтобы угробить всю промышленность страны!

Но главное - ложь в самих понятиях Селюнина. Частная собственность - самоцель, абсолютная общечеловеческая ценность! Но ведь это нелепо. Не существует абсолютных общечеловеческих ценностей, ибо ценности - часть культуры и являются исторически обусловленными. Они всегда относительны и всегда признаются именно в данной культуре. Частная собственность существует лишь в течение 0,05% времени, которое прожила человеческая цивилизация - как же она может быть общечеловеческой ценностью?

Ну, Селюнин - газетчик и большой оригинал, А вот А.Н.Яковлев - академик и бывший начальник всей идеологии. Перед выборами 1996 г. он журит интеллигенцию: «Нам подавай идеологию, придумывай идеалы, как будто существуют еще какие-то идеалы, кроме свободы человека - духовной и экономической... Вообще нужно было бы давно узаконить неприкосновенность и священность частной собственности». Замечательно само утверждение, будто идеалов не существует, кроме двух видов свободы («если Бога нет, то все разрешено»). Насчет духовной свободы - тут А.Н.Яковлев дал маху. Это - не идеал, а свойство человека. Ее нельзя ни дать, ни отнять, она или есть у человека, или нет. Если кто-то говорит: «Ах, Брежнев лишил меня духовной свободы!», то это значит, что у этого свободолюбца просто органа такого нет, он его в детстве у себя вытравил, как добровольный скопец - чтобы жить удобнее было. И если кто поверит А.Н.Яковлеву, будто Ельцин даст интеллигенции духовную свободу, то будет одурачен в очередной раз «архитектором».

Другое дело - экономическая свобода. Да, это - идеал. Чей же? Крайние идеалисты тут - грабители-мокрушники. Далее - предприниматели по кражам со взломом, щипачи, банкиры и так до мелких спекулянтов. Идеал нормального человека за всю историю цивилизации был иной - ограничить экономическую свободу этих идеалистов, ввести ее в рамки права, общественного договора. На этом пути у человечества есть некоторые успехи, огорчающие А.Н.Яковлева: сократили свободу рабовладельцев, преодолели крепостное право, создали профсоюзы, добились трудового законодательства. Борцы за свою экономическую свободу при этом яростно сопротивлялись и пролили немало крови (хотя и им иногда доставалось). А.Н.Яковлев - их беззаветный соратник, но успехи у него могут быть очень краткосрочными.

Но главное - идея священности частной собственности. Остальное прикладывается само собой. Известно, что частная собственность - это не зубная щетка, не дача и не «мерседес». Это - средства производства. Тот, кто их не имеет, вынужден идти к тебе в работники и своим трудом производить для тебя доход. «Из людей добывают деньги, как из скота сало», - гласит пословица американских переселенцев, носителей самого чистого духа капитализма. Единственный смысл частной собственности - извлечение дохода из людей.

Где же и когда средство извлечения дохода приобретало статус святыни? Этот вопрос поднимался во всех мировых религиях, и все они наложили запрет на поклонение этому идолу (золотому тельцу, Маммоне). Даже иудаизм на стадии утверждения Закона Моисея. В период возникновения рыночной экономики лишь среди кальвинистов были радикальные секты, которые ставили вопрос о том, что частная собственность священна. Но их преследовали даже в Англии. Когда же этот вопрос снова встал в США, куда отплыли эти святоши, то даже отцы-основатели США, многие сами из квакеров, не пошли на такое создание идола, а утвердили: частная собственность - предмет общественного договора . Она не священна, а рациональна . О ней надо договариваться и ограничивать человеческим законом.

И вот, в России, среди культур, выросших из православия, ислама, иудаизма и марксизма, вдруг, как из пещеры, появляется академик по отделению экономики и заклинает: священна! священна! А за ним целая рать идеологов помельче. Что же это творится, господа? Нельзя же так нахально переть против законов Моисея и диалектического материализма.

Но это - гротеск, хотя он и был очень популярен в толпе. Посмотрим, что пишет видный философ-правовед (В.С.Нерсесянц): «Одним из существенных прав и свобод человека является индивидуальная собственность, без чего все остальные права человека и право в целом лишаются не только своей полноты, но и вообще реального фундамента и необходимой гарантии». Все остальные права лишаются ...

Он вроде бы не обманывает читателя, поскольку всегда может уточнить, что говорил о праве в том смысле, который придается этому слову в современном гражданском обществе Запада. Но читатель с «незападным» мышлением, поверивший философу, будет обманут. Развивая теорию гражданского общества, философы Запада создали «для себя» особый язык, который просто игнорирует существование «незападных» обществ. Потому-то мы должны с такой осторожностью пользоваться «их» языком - слова знакомые, а смысл у них совсем иной, нежели мы предполагаем [216] . Подмена понятий в науке приравнивается к подлогу.

Появление частной собственности (В.С.Нерсесянц стыдливо заменяет слово «частная» на «индивидуальная ») вовсе не создает права и свободы, а лишь изменяет структуру прав и свобод. Например, она лишает человека права на пищу , которое до этого относилось к категории естественных, неотчуждаемых прав. Это ясно сказал заведующий первой в истории кафедрой политэкономии Мальтус: «Человек, пришедший в занятый уже мир, если общество не в состоянии воспользоваться его трудом, не имеет ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания, и в действительности он лишний на земле. Природа повелевает ему удалиться, и не замедлит сама привести в исполнение свой приговор». Итак, при частной собственности - ни малейшего права требовать какого бы то ни было пропитания . При общинно-родовом строе (и много позже - при советском строе), когда средства производства находились в коллективной собственности, каждый член общины, если он от нее не отлучен, имел гарантированное право на пищу.

С точки зрения гражданского общества, такие общества были неправовыми, т.к. не допускали частной собственности. Выходит, миф о связи собственности с правом основан на порочном круге: собственность - источник права; для существования частной собственности необходимо правовое государство. Значит, миф выводится не из реальности, а из идеологического постулата. Обман в том, что философы, которые этот миф культивируют, не называют открыто этого постулата.

Эксплуатируя порочный круг, заложенный в миф о собственности, эти философы иногда поневоле доходят до абсурда. Тот же В.С.Нерсесянц пишет: «Создаваться и утверждаться социалистическая собственность может лишь внеэкономическими и внеправовыми средствами - экспроприацией, национализацией, конфискацией, общеобязательным планом, принудительным режимом труда и т.д.». Речь явно идет о советском строе. Здесь для прикрытия - тот же обман, ибо всегда можно сказать, что народное хозяйство - не экономика, что СССР не был правовым государством, а значит и все, что делалось в СССР, было внеэкономическим и внеправовым [217] . Для прикрытия же служит шокирующее тоталитарное утверждение: философ отрицает всякую возможность создать социалистическую собственность экономическими и правовыми способами. Но кроме «обмана прикрытия» здесь большой обман по существу.

В.С.Нерсесянц искажает реальность, делая упор на национализацию 1917 г. Он прекрасно знает, что 9/10 социалистической собственности в СССР было создано хозяйственной деятельностью в послереволюционный период. На каком основании считает философ внеправовыми и внеэкономическими явлениями, например, строительство ВАЗа, Братской ГЭС или московского метро? Самые благожелательные попытки додумать аргументы за В.С.Нерсесянца к успеху не приводят.

Своей хулой на социалистическую (и вообще коллективную) собственность философ по контрасту доказывает мысль о том, что уж частная-то собственность создавалась исключительно в рамках права и без внеэкономического принуждения. Но ведь эта мысль, откровенно говоря, просто нелепа. Не будем уж поминать Маркса («на каждом долларе следы крови») или 9 млн. африканцев-рабов, доставленных в Америку живыми (по оценкам историков, живыми до Америки доплывало лишь около 10% погруженных в трюмы африканцев). По данным авторитетного историка Ф.Броделя, треть всех инвестиций Англии в период промышленной революции покрывалась средствами, награбленными в одной только Индии.

Но даже если вернуться из Англии XVIII века в Россию наших дней: как может разумный и честный человек назвать «экономическим и правовым средством» приватизацию по Чубайсу? По какому праву и через какие экономические трансакции (т.е. с возмещением реальной стоимости) получил скромный аспирант Каха Бендукидзе «Уралмаш», а теперь и «Красное Сормово» - не заводы, а целые конгломераты заводов?

Ведь своими манипуляциями с понятием собственности В.С.Нерсесянц в статье 1990 г. готовил читателя именно к этой приватизации - утверждая, что уж она-то даст гарантии прав и свобод каждому человеку: «Необходимо освободить социалистическую собственность от абстрактно-всеобщей, «ничейной», государственной формы... и трансформировать ее в индивидуализированную собственность всех членов общества». Всех членов общества!

Репрессии. Это - одно из понятий, которые исключительно сильно действуют на сознание. Поэтому с ним особенно интенсивно манипулировали. Мы не будем вдаваться в эту большую и трагическую тему, нельзя о ней говорить походя. Тронем только проблему манипуляции понятием. Одна из операций состояла в размывании этого понятия. Идеологи стирали разницу между тем, кого поставили к стенке, и тем, кому не дали большой премии. Так СССР был представлен как жестокое тоталитарное государство, где чуть ли не главным фоном жизни были «репрессии». Непрерывное повторение этого тезиса привело к такому отуплению публики, что под понятие репрессированных стали подверстывать все более широкие категории обиженных. А дальше включается ассоциативное мышление - раз репрессированный, значит, погиб в ГУЛАГе [218] .

Кстати, само понятие ГУЛАГ - один из объектов самой беспардонной манипуляции. Очень часто говорят «жертва ГУЛАГа», не уточняя, о чем идет речь и давая понять, что человек страдал в лагере. Это далеко не всегда так, ибо в ГУЛАГ были объединены совершенно разные учреждения - лагеря, исправительно-трудовые колонии и спецпоселения. Манипуляторы смешали эти вещи сознательно, а дальше пошло самовнушение (вторичная манипуляция). Вот, уважаемый и достойный человек, выдающийся ученый Б.В.Раушенбах, русский немец. Он был в лагере, и недавно (перед Новым 2000 годом) журналист его спрашивает, как он нашел в себе силы, чтобы простить советскую власть. Он отвечает: «А чего прощать-то? Я никогда не чувствовал себя обиженным, считал, что посадили меня совершенно правильно. Это был все-таки не 37-й год, причины которого совершенно иные. Шла война с Германией. Я был немцем... Среди немцев если и были предатели, то полпроцента или даже меньше. Но попрорбуй их выявить в условиях войны. Проще отправить всех в лагерь... Другое дело, что после войны надо было людей выпустить. А они этого не сделали».

Б.В.Раушенбах ошибается, немцев не отправили в лагерь как немцев . Была другая причина, по которой его лично заключили в лагерь (видимо, несправедливо). Немцев отправили на спецпоселение , в основном в Казахстан, но и во многие другие места. Спецпоселение - совсем иное дело, оттуда только нельзя свободно уезжать, а жизнь мало чем отличается от жизни окружающих. Я с сестрой попал в эвакуацию в Казахстан, в Кустанайскую область, и мы жили в одной избе с семьей немцев, высланных из Поволжья. Родители мальчика-немца работали учителями в школе, вместе с моей матерью. У немцев даже не расформировали партийные и комсомольские организации - это что-нибудь да значит.

Очень много во время перестройки было написано об Особом совещании НКВД (ОСО). Мемуарная литература о репрессиях представляет ОСО как орган, который вынес чуть ли не основную массу приговоров. Но это потому, что мемуары отражают судьбу узкого круга элитарной номенклатуры, которой и занималось ОСО. За время существования ОСО с 1934 по 1953 г. им были приговорены к смертной казны 10 101 человек. К тому же ОСО представляют как дьявольское изобретение большевиков. На самом деле учреждено оно было в России в 1881 г., и при его воссоздании в 1934 г. было использовано старое Уложение 1881 г.

Это, конечно, всего лишь неточности. Но много в последнее время было манипуляций с понятием репрессии совсем уж гротескных. И читатель просто не замечает нелепости претензий.

Вот, в академическом журнале - биография историка Древней Греции С.Я.Лурье. Он - невинный страдалец, его «в 1948-1949 гг. осудили». Судебное заседание длилось два года? Кто осудил - Берия, Вышинский? Особое совещание? Осудил, оказывается, его книгу Ученый совет Института истории АН СССР. Посчитал, что так себе вышла книга. «В 1949 г. Лурье был отстранен от работы и в Академии наук, и в университете». Как отстранен, куда делся - на паперть? Оказывается, работал преподавателем вуза, в 1952 г. вышел на пенсию (62 года), но с 1953 до 1964 г. (до самой смерти) был профессором университета. Это - объективные факты, приведенные в той же статье. А что за ними?

За ними тот факт, который в «тоталитарном государстве» никто не стал ворошить. Он состоит в том, что С.Я.Лурье был убежденным антисоветчиком и в 1947 г. написал трактат «Об общих принципиальных основах советского строя», выдержки которого приводятся тут же в биографии. В них, в частности, говорится: «С точки зрения марксистской методологии истории, советский строй является рабовладельческим... Личность вождя здесь не имеет никакого решительно значения. Общество, в котором значительная часть государственного дохода идет на непроизводительные, скажем, военные расходы, и в котором приходится кормить на народный счет шайки тунеядцев и разбойников - профессиональных военных, ходом вещей не может не превратиться из коммунистической в государственно-крепостническую общину».

Представьте: всего год с небольшим как кончилась война, в которой погибли почти все кадровые военные СССР - и вот, невоевавший профессор называет их «шайкой тунеядцев и разбойников» (в другом месте - «замкнутым и реакционным военным сословием, прекрасно обеспеченным и не занимающимся никаким производительным трудом»). И человека с такими взглядами переводят из института идеологического профиля профессором на кафедру классической филологии. О, проклятые милитаристы, жестокий тоталитарный режим!

Поток подобных рассказов разрушал в сознании сами понятия «репрессии» и «трагедия», так что потом уже невозможно было уяснить смысл утверждений о «ста миллионов репрессированных». Размыв понятия, было легко фабриковать мифы на тему репрессий. Но разрушались не только понятия, но и необходимая для здравых суждений способность « взвешивать » явления. Если человек не может различить житейскую неурядицу и трагедию, его легче подвигнуть на слом всего жизнеустройства. Вот пример, аналогичный печальной истории С.Я.Лурье,

Весной 1996 г. я читал лекции в Саpагосе, небольшом гоpоде в Испании. Ко мне подошли знакомые математики: к ним на кафедpу пpислали в конвеpте статью из «Укpаинского математического жуpнала», на английском языке, под названием «Маpк Гpигоpьевич Кpейн». Судя по всему, копии pазосланы по университетам всего миpа. Суть в том, что М.Г.Кpейн, «один из величайших математиков своего века, пpожил тpагическую жизнь» (умеp в 1989 г.). Меня и спpашивают, кто такой Кpейн и зачем же в СССР так мучали гениев.

Читаю: «Почему же его жизнь была тpагической? Потому, что вся она пpошла на Укpаине, в Укpаинской Советской Социалистической Республике - бедной пpовинции тоталитаpной импеpии. Ужасный обpаз жизни на Укpаине и внутpенняя честность и культуpа Маpка Кpейна находились в постоянном конфликте. Пpавда, пеpед войной, когда не было антисемитизма, установленного КПСС в конце 40-х годов, Маpка Кpейна избрали членом-коppеспондентом АН УССР». Дальше поясняется, для нечутких, какие дьявольские мучения пpидумал тоталитарный режим: в академики не пpоизвел, а только в члены-корреспонденты и Ленинских пpемий не давал, а только Госудаpственную.

Конечно, к таким рассказам, ввиду их обилия, все как-то привыкли. Но именно поэтому их воздействие на «оснащение ума» интеллигентной публики было весьма значительным.

Объяснение контроля сознания: экзотические и обыденные психологические манипуляции

Zimbardo P., Andersen S. Understanding Mind Control: Exotic and Mundane Mental Manipulations. In Recovery from Cults: Help For Victims of Psychological and Spiritual Abuse. Ed. M. D. Langone. W. W. Norton, NY, 1995.

Цель “стратегий контроля сознания” заключается в манипулировании мыслями, чувствами и поведением других в данном контексте в какой-то период времени, имеющем своим результатом относительно большую выгоду для манипулирующего, нежели для тех, кто подвергается воздействию. Производимые изменения могут точно фокусироваться или действовать на широкую сферу человеческих отношений. Они могут проявляться внезапно или развиваться постепенно, могут вызываться с осознанием какого-либо манипулятивного или убеждающего намерения агента изменения или без него, и они могут выливаться во временные или устойчивые перемены. Хотя некоторые типы контроля сознания используют то, что мы называем “экзотическими” методиками, такие, как гипноз, наркотики и назойливые атаки непосредственно на мозг, большинство форм контроля сознания, которые мы будем обсуждать, являются более обыденными (Schwitzgebel & Schwitzgebel, 1973; Varela, 1971; Weinstein, 1990). Они опираются на использование фундаментальных человеческих потребностей, чтобы добиваться уступчивости или подчинения желаемым правилам и поведенческим указаниям агента изменения (Deikman, 1990; Milgram, 1992). Хотя некоторые агенты изменения являются “профессионалами по (достижению) уступчивости”, работающими внутри институционального обрамления, особенно государственного, религиозного, военного или делового, многие другие являются “интуитивными убеждающими”, которые регулярно используют “метод тыка”, тактику домашних средств достижения податливости и эвристику для личной выгоды и контроля над другими, часто своими коллегами по работе, друзьями и родственниками (Cialdini, 1993; Zimbardo & Leippe, 1991).

Эта глава очерчивает в общих чертах некоторые виды использования стратегий контроля сознания и тактики, которые достигают своих результатов путем как экзотических, так и обыденных подходов; наше первейшее внимание, однако, уделяется предложению средств, усиливающих читательское сопротивление контролю сознания. Контекст этих предложений по уменьшению уязвимости человека для таких форм социального влияния вовлекает нас в базальный (фундаментальный), но не очевидный, диалектический спор с жизнью по поводу независимости/разъединенности и вовлеченности/пропитанности*.

В то время как полное подчинение культовым лидерам может вести к бросающимся в глаза примерам контроля сознания, менее явные формы контроля опираются на те же самые основные принципы: манипулирование мотивами; создание вознаграждений и назначение социальных наказаний, таких, как неприятие, осмеяние и отвержение. Даже в простых социальных ситуациях мы часто подвергаемся отрежиссированным играм по выманиванию денег. В ряде бродвейских театров, например, имеются подготовленные билетеры, которые вручают глянцевые программы женщинам с кавалерами, говоря с улыбкой: “Ваш личный сувенир на этом шоу, мадам”. “Благодарю”, — отвечает она и идет дальше, в то время как билетер твердо и официально шепчет ее компаньону: “Программа леди стоит полтора доллара, сэр”. С явно сдерживаемым негодованием провожатый платит полтора доллара. Программы редко возвращаются. Язык лести — “мадам”, “сэр”, “Ваш личный сувенир” — устанавливает сцену для уступчивости перед правилами, которые поддерживают образ цивилизованного, благородного поведения.

Пройдоха-владелец магазина одежды может использовать сценарий “проблем со слухом”, чтобы заманить знающих цены покупателей в трату лишних денег. Пробудив в ком-нибудь интерес к новым товарам, еще не имеющим ярлыка с ценой, он вызывает своего партнера, чтобы узнать продажную цену. Из задней комнаты компаньон кричит: “Восемьдесят шесть пятьдесят”, — как раз когда переговорное устройство портится. Занявшись на мгновение прибором, владелец с сомнением изучает товар и говорит: “Только пятьдесят долларов, хм? Хорошо, если это цена, значит, за столько вы это и будете иметь”. Затем, глядя покупателю прямо в глаза, он подчеркивает: “Но никаких бесплатных дополнений за эту сумму”. Думая, что они уходят, заключив “действительную сделку”, покупатели склонны платить наличными на месте — за предмет одежды, стоящий в действительности насколько-то меньше того, что они платят.

Большинство из нас понимает — постфактум, — что нас можно подловить, когда в убедительном контексте манипулятор готов тратить время, напрягать усилия и изобретательность, чтобы обмануть нас. Фактически ежегодно миллионы американцев платят тысячи долларов автомобильным механикам за труд, который не производился, и за запчасти, которые не поставлялись. В 1978 г. было документально засвидетельствовано (Renberger, 1978), что более двух миллионов американцев подверглись хирургическим операциям, которые им были не нужны, на сумму более четырех миллиардов долларов. Еще больше американцев начали курить сигареты или придерживаться этой смертельной привычки из-за дорогих стимулирующих кампаний сигаретных фирм, нацеленных на женщин, молодежь и меньшинства (Blum, 1989).

Публичное разоблачение Джоном Марксом (Marks, 1979) секретной программы ЦРУ по контролю сознания сделало очевидным, что никакого простого способа “промывания мозгов” другого человека никогда не находили. (Слова “промывание мозгов” используются здесь в их общераспространенном дополнительном значении, которое пришло из фильмов и сенсационных отчетов прессы — т.е., абсолютный контроль над другим. Это не то, что имели в виду ведущие исследователи [Lifton, 1961; Schein, Schneier, & Barker, 1961] “промывания мозгов” эры корейской войны под своими терминами “исправление мышления” и “принудительное убеждение” соответственно). Электрошоковая терапия, гипноз, утонченные пыточные устройства и психотропные наркотики оказались недостаточными для задач надежно управляемого поведения через определенные сценарии, предписанные предполагаемыми манипуляторами. Именно человек (или различные люди) в убедительной социальной ситуации, — а не приспособления или уловки, — контролирует умы других. Чем больше мы беспокоимся о том, что нас считают невежественными, некультурными, бездарными или скучными и чем более неясными являются события, которые следует оценивать, тем вероятнее мы воспримем убеждения тех, кто окружает нас, чтобы избежать отвержения с их стороны (Haney & Zimbardo, 1977).

Компоненты эффективного контроля сознания существуют в самых повседневных аспектах человеческого существования: внутренние потребности быть связанным с другими людьми; власть групповых норм, влияющая на поведение; сила социальных вознаграждений, таких, как улыбка, комплимент, ласковое прикосновение (Asch, 1951; Barker, 1984; Cialdini, 1993; Franks, 1961; Zimbardo, 1972). Что гарантирует успех нежелательным (незапрашиваемым) социальным воздействиям, — включают ли они покупку новых продуктов, вхождение в круг новых отношений или просто поддержание статус-кво в неблагоприятном окружении, — так это наша слепота к потенциалу конкретных ситуаций. Этикет и протокол являются мощными замедлителями нешаблонного действия. Когда люди вокруг нас ведут себя одинаково и так, как этого от них ожидают, для нас становится трудным оценивать их действия критически или отклоняться от того, чего также ожидают и от нас в данной ситуации.

Этот феномен не ограничивается “невежественными” или “порочными” личностями. Виды социального программирования, которому мы все подвергаемся в детстве, ограничивают пределы нашего восприятия подобных поведенческих возможностей искусно сделанной колеей. “Хороший ребенок” выучивает свое место во всех социальных окружающих обстановках; остается неизменным; вежлив; говорит только тогда, когда с ним разговаривают; является сотрудничающим; не причиняет трудностей и никогда не делает сцен. Как дети, мы вознаграждаемся за то, что идем в ногу с группой, за то, что не настаиваем на своем собственном пути. Нас учат, что более мудрый образ действий — идти вместе с силой, нежели бросать ей вызов (Deikman, 1990; Haney & Zimbardo, 1973).

Принимая ситуационные социальные роли в каком-либо обрамлении, мы можем оказаться ведомыми невольно к тому, чтобы принять роли компаньонов в предписываемых сценариях: если она хочет играть “гостью”, мы становимся “хозяином”; если он быстро берет на себя ответственность, мы пассивно отказываемся от части нашей собственной ответственности; если они являются конфликтующей парой, мы становимся посредниками. Коль скоро мы удобно устроились в какой-то социальной роли, наша поведенческая свобода подвергается риску трудно уловимыми способами. Интервьюируемые отвечают, но не задают вопросов; гости не требуют пищи получше; заключенные не отдают команд; публика слушает; “истинные верующие” веруют; спасатели жертвуют; крутые парни устрашают, другие испытывают ужас (Goffman, 1971; Hochman, 1990; Milgram, 1992).

Ожидания относительно того, какое поведение является подобающим и позволительным в рамках структуры [данной] роли, могут достичь того, чтобы контролировать нас более эффективно, чем самый талантливый мастер убеждать. Мы, как нация, видели в “дымовой завесе” Уотергейта, как “лучшие и способнейшие” отступали перед давлением, которое требовало от “командных игроков” выигрывать в этом деле ради президента. Не вызывающий сомнения протокол убеждал их предавать свои общественные должности (Dean, 1978; Kadish & Kadish, 1973).

Пропитанность и отстраненность (сатурация* и отстранение)

Хотя большинство из нас чувствуют себя невосприимчивыми к тому, чтобы быть втянутыми в какую бы то ни было группу, даже со слабенькой видимостью культа, опять же большинство людей может глубоко вдохновляться общественным делом или людьми, которые кажутся разделяющими наше чувство ценностей. На вводном собрании сайентологов и в течение первых стадий ЭСТ-тренинга, например, люди искренни и открыты, даже воодушевлены; однако, наши интервью отмечают, что методики контроля, применяемые позднее, чтобы подавить несогласие в рядах, являются точно такими же, какие используются другими культами. Синанон, ЭСТ (Эрхард семинар-тренинг), Сайентология, Сознание Кришны, Народный Храм, Церковь Унификации Муна, — названы только некоторые, — все просят предполагаемых членов “открыть свои души” к побуждению (в себе) новых идентичностей (личностей), к насыщению себя новым смыслом и чувством принадлежности и к воздержанию от рассудочности (Barker, 1984; Butterworth, 1981; Conway & Siegelman, 1978; Galanter, 1989; Mills, 1979; Reston, 1981).

Полезно помнить, что когда кто-либо из нас сталкивается с трудными проблемами, мы часто стремимся к простым ответам и простым действиям для нахождения наилучшего выхода. Превращение в человека, полностью погруженного в учение сильного лидера или в тотальную идеологию какой-либо в высшей степени сплоченной группы, может быть успокоительным. Но потеря желания формулировать уникальные, творческие идеи в любой ситуации равносильна отказу от чувства собственного “я”. Всесторонняя неоспариваемая сатурация мешает нашей способности критически оценивать свои действия, когда в наших лучших интересах это сделать.

Чтобы нейтрализовать эту возможность, мы могли бы отказаться от разыгрывания социальных ролей, поисков социального вознаграждения, присоединения к организованным группам или обращать внимание на смоделированное поведение, — но только если мы также готовы полностью удалиться от общества. В качестве альтернативы мы могли бы предпочесть эмоционально отрешиться от определенных аспектов социальной жизни, но обычно это имеет тот недостаток, что оставляет нас без социальной поддержки, друзей, возлюбленных или чего-либо, во что можно верить. Хотя пребывание в состоянии отстраненности, достаточной для наблюдения и анализа, тесно связано с выживанием, полная отрешенность может привести к уходу (от жизни) или паранойе (Pilisuk & Parks, 1986). Заключенный федеральной тюрьмы, которого держали в одиночном заключении несколько лет, сказал, что он “победил систему”, отключив свои эмоции до того, как они смогли бы одолеть его. Теперь он не чувствует ничего (личное общение с PGZ, июнь 1975).

В этом заключен парадокс. Самоотстранение от социальной жизни, чтобы избежать “использования”, является очевидно абсурдным; однако, чем больше мы открываемся мыслям других людей, тем вероятнее, что мы окажемся под их влиянием. В то же самое время открытая, страстная вовлеченность является существенным условием для некоторых из наиболее богатых форм человеческого опыта. Нам необходимо сильно чувствовать, полностью доверять, действовать по побуждению и ощущать себя связанным с другими членами общности. Нам нужно быть “пропитанными” жизнью и чувствовать, что мы можем временно отключать, по крайней мере, на какие-то периоды, наши оценочные способности, нашу внутреннюю настороженность. Однако мы должны быть способными возвращать назад и проверять наши переживания, размышлять над сделанным нами выбором и оценивать “доброкачественность” нашей вовлеченности. Колебание между этими полюсами, погружение и вновь отдаление на соответствующие периоды, и является задачей.

Знание того, когда следует участвовать, когда — поддерживать и быть верным делу или отношению, а не уходить и не восставать против него, является деликатным вопросом. С ним сталкивается каждый в мире, где некоторые люди желали бы использовать нас, чтобы способствовать собственным потребностям контролировать, тогда как другие действительно хотят, чтобы мы делили с ними то, что они полагают в качестве взаимно позитивных целей (Brehm, 1992). Хотя обман часто трудно обнаружить, взаимодействия или социальные ситуации, которые безошибочно приводят, вероятнее всего, к одному предсказуемому концу — пассивности и молчаливому согласию, — обычно можно определить вовремя, чтобы снова достичь какого-то хоть малейшего контроля. Осознание социального давления в конкретной ситуации делает возможным уменьшающий его выбор (Johnson & Raye, 1981).

Стратегии сопротивления

Нашей заботой было демистифицировать контроль сознания, противопоставляя процессы, усиливающие его, и те, что его обезоруживают. Нижеследующие стратегии сопротивления нежелательному контролю были извлечены из разнообразной массы информации, полученной благодаря нашему исследованию и практическому опыту.

Многие значительные политики поддержали пастора Джима Джонса*, не спрашивая, почему он был окружен полудюжиной охранников, почему у его церкви запирались двери и почему вновь приходящих обыскивали до того, как их одобрял Комитет по гостеприимству. Члены Народного Храма восхищались “Папашей”, потому что он заботился о них и потому что он говорил, будто больше всего он заботится о детях. Тем временем они не смогли критически оценить или даже признать реальность того, что он их строго наказывал (иногда электрошоком) и подвергал публичному осмеянию за малейшие проступки (Kilduff & Javers, 1978; Reiterman, 1982; Reston, 1981).

Часто величайшая ложь прячется в неотразимом контексте. Позднее эта ложь “раскрывается” на основе непоследовательности, которая является очевидной задним числом. Лагерь рабского труда, созданный в Гайане Джимом Джонсом, раскрыл непредвиденный кошмар, который процветал на его систематическом искажении каждой детали джонстаунской реальности: там мягкая погода, говорил он, изобилие пищи, никаких москитов, легкие рабочие дни, никаких болезней, никаких смертей. Непоследовательность следовало бы ощутить: “В тот момент, когда я вышел из этого самолета, я знал, что что-то было не так”, — сказал Ричард Кларк, который вел группу беглецов из Джонстауна через джунгли в утро той резни (Clark & Louie, 1979). Джонстаун фактически был противоположностью тому, что было обещано: ад джунглей, где люди долгими часами работали на черной работе при изнуряющей жаре, часто голодные и больные. Но отрицание в целом этих очевидных противоречий поддерживало в действии систему тотального контроля сознания у Джонса до самого конца. Согласно широким исследованиям бывших культистов, проведенных Маргарет Сингер (Singer, 1979), те, кто покинули культы самостоятельно, — т.е., без помощи депрограммистов, — сделали так потому, что они “ожесточились из-за несоответствий между культовыми словами и практикой” (см. также Adler, 1978).

Успешное участие в социальном мире с сохранением критического взгляда требует некоторой практики (Chaffee, 1991). Повышая чувствительность к силе динамики в нашем социальном окружении, мы оказываемся в лучшей позиции для того, чтобы опознать тактику потенциального влияния, когда она возникает, и отсрочить принятие решений в отношении нее. Знание того, когда и чему сопротивляться, требует постоянной бдительности относительно отсутствия последовательности между идеалами, которых придерживаются люди, и их конкретными действиями. Отделение проповедника от практики, обещания от результата, воспринятого намерения от последствия является решающим моментом сопротивления — именно потому, что так легко ошибочно принять ярлыки за описание вещей, иметь дело с символами и понятиями вместо людей и их поведения (Lutz, 1983; Schrag, 1978).

Чтобы отстоять свободу выбирать варианты, которые не являются очевидными в данной ситуации, мы должны одновременно быть преданными своим социальным мирам и достаточно независимыми от них, чтобы поддерживать критический анализ (Janis, 1982). В то время как приглушенный анализ, шепотом звучащий на заднем плане, нужен для того, чтобы не оказаться ведомым к поглощающему внимание, занимающему все время принуждению, экспериментирование с различными способами распределения внимания к социальным взаимодействиям является частью приобретения своего рода чувствительного скептицизма и критического взгляда, который позволяет обнаруживать нежелательные влияния, когда они возникают.

Маски нормальности

Большинство мастеров убеждать признают важность стандартных операционных (поведенческих) процедур — формы и стиля, которые служат тому, чтобы снизить нашу способность понимать “неожиданные” события или влияния. Согласно социологу Эрвину Гофману (Goffman, 1971), эти спецы по убеждению скрывают свое намерение среди “масок нормальности”. Они знают, что нас, скорее всего, можно застать врасплох, когда мы оказываемся в ситуациях, которые кажутся нормальными (Zimbardo & Hartley, 1985).

Информация центров по предотвращению насилия отражает меткость, с которой мы позволяем социальному этикету контролировать наше поведение. Попадание в опасные ситуации с потенциальными насильниками может выглядеть как часть стандартной устоявшейся практики, а именно их поведение в качестве вежливых, дружественных или полезных для женщин, которых натренировали как воспитанных леди. Ощущение вынужденности отвечать на все вопросы, задаваемые им, с дружелюбной, любезной улыбкой; привычно полагаться, в случае сомнения, на защиту и мнение мужчин и быть вежливыми и открытыми с обслуживающим персоналом ценой (отказа от) точного установления личности, — вот частые ответы, сообщаемые жертвами после свершившегося изнасилования. Простые ситуационные правила, по привычке, применялись с чрезмерной святостью (см. Basow, 1986).

Когда достоверные сведения искусно спрятаны или методически утаиваются, нас приводят к тому, чтобы верить, будто мы “свободно” выбрали этот вид действий, в то время как в реальности мы этого не делали. В такие моменты мы особенно восприимчивы к тому, чтобы давать обязательства, порождать свои собственные оправдания и чувствовать себя убежденными в них. Это верно для обмана на всех уровнях социальных взаимодействий. Когда правительственные чиновники отказались предупреждать население о риске радиоактивных осадков во время испытаний атомных бомб в Неваде в 1950-е годы, возможно, просто скрывая свое невежество, чтобы предотвратить тревогу, большинство жителей осталось на той территории — на очень длительное время (Ball, 1986). Только недавно обвинения были высказаны; но ущерб уже нанесен. Таким же образом, когда завод Керр-Макги по производству плутония в Оклахоме ввел в заблуждение своих работников относительно опасностей его деятельности, прошло несколько лет даже посреди вопиющих нарушений безопасности, прежде чем рабочие начали жаловаться (Rashke, 1981).

Поскольку эффективные манипуляторы обеспечивают наиболее логически последовательный сценарий, чтобы добиться нашего согласия, обнаружение противоречивых или скрытых мотивов дается с трудом. Но неизменная приверженность простому, не вызывающему сомнений протоколу может иметь опасные последствия всякий раз, когда люди продолжают воспринимать информацию по ее показной ценности (Marks, 1979; Weinstein, 1990). Раскрытие истинного лица угнетения и обмана требует учиться подвергать сомнению правила, предлагаемые другими в данной ситуации, и оно требует бдительности в отношении ограничений для собственных действий человека, основанных на ролевых (стереотипах). Проверка наличия сформулированных или незафиксированных правил, которые без необходимости ограничивают свободу слова, действий и общения, может быть проведена путем едва заметного нарушения некоторых из этих правил и дальнейшего наблюдения за последствиями. В какой степени допускается терпимость к своеобразию стиля, творческому и эксцентричному самовыражению? Ненавязчивое нарушение правил является не только упражнением по социальному “ноу-хау” и такту, но также усиливает способность человека периодически отступать в сторону в попытке проконтролировать текущее общение и проверить ситуации с точек зрения других перспектив.

Притворное сходство

Эффективные мастера убеждать не только оказывают влияние на людей, но также в придачу завоевывают друзей. После интенсивного допроса по поводу убийства двух лиц, занимавших видное место в обществе, Джордж Уитмор-младший “раскололся” и написал признание вины на 61 странице. Он продолжал выражать свое восхищение тем, кто его допрашивал, детективом, которого, по нынешнему утверждению Уитмора, он уважал больше, чем своего собственного отца. Последующие события установили, что Уитмора убедили признаться в преступлении, наказуемом смертной казнью, которого он не совершал (Zimbardo, 1967; см. также Ofshe, 1990; и Inbau, Reid, & Buckley, 1986).

Когда появляется кто-то, кто разделяет наши заботы, этот человек становится коллегой, союзником, кем-то, кому мы можем доверять и поделиться сомнением. Теперь беседа медленно продвигается туда, где в ином случае наше несогласие было бы явным, в то время как способность убеждающего внушать доверие мягко проводит нас через каждое последующее препятствие, когда мы меняем свои установки путем небольших постоянных модификаций. В конце мы воспринимаем это так, будто изменились самостоятельно (Zimbardo & Leippe, 1991).

Поскольку изменение позиции, как вся социализация, является наиболее эффективным, когда оно происходит незаметно, решающим является контроль признаков заискивания, чрезмерного акцента на общем интересе и требований всего лишь небольшого, но неотложного, обязательства. Как глубоко заходит это утверждаемое сходство? Насколько хорошо в действительности знает мастер уговаривать общую основу, которую вы предположительно разделяете?

Показная компетентность

Не обращая внимания на чье-то “реальное” заслуженное доверие, мы, в конечном счете, реагируем на то, насколько компетентным, уверенным и решительным он себя изображает. Сильные люди выражают уверенность и убежденность в себе через все каналы коммуникации — невербально, словами и паралингвистически. Некто, смотрящий нам прямо в глаза, стоящий очень близко и говорящий с нажимом, — это не устрашаемый, но устрашающий; этот человек в совершенстве контролирует схватку.

В ответ те, кого убеждают, выражают сомнение как в том, что они сами говорят, так и в том, чего они не говорят. Малейшие колебания, такие, как “у”, “а”, “э” или даже пауза могут быть использованы с выгодой и ими можно сманипулировать, потому что они выражают кратковременные провалы мысли, кратковременную уязвимость. Учебники по подготовке торгового персонала в ситуациях сделок наполнены тактикой умелого манипулирования выбором людей путем первоначального “прочтения” их невербального языка (см. Professional Salesman's Desk Manual, 1976).

Обучение способности видеть (реальное положение вещей), несмотря на запрограммированные реакции на авторитет, является первым шагом в выходе за пределы социальных и психологических процессов, которые гарантируют запугивание в убеждающих ситуациях. Здесь важно быть напористым. Отказ принимать начальную предпосылку от кого-то, что он или она более могущественны, более компетентны, более контролируют ситуацию, чем мы, может быть осуществлен созданием видимой уверенности и спокойствия, равных (по силе) ощущению контроля, навязываемому другим человеком через голос и действия.

Носите (в себе) сильный, конкретный образ, насыщенный осязаемыми ощущениями, взглядами и звуками; это может напомнить вам о вашей собственной компетентности. Вспомните время, когда какой-либо человек или группа людей считали, что вы — наилучший человек для того, чтобы поразить планету. Вспомните фотографию, личность или место. Думайте о чем-нибудь, что позволяет вам чувствовать себя бодрым и энергичным. Не раскрывая этот особенный образ перед другими, вы сохраняете его как внутреннее ядро, которое не может подвергнуться насилию. Фокусируйте внимание скорее на том, что вы делаете, нежели на мыслях о себе; срывайте план своего собеседника, перехватывая поток резких замечаний негативных внутренних диалогов. По мере того, как взаимодействие проясняется, необходимость в таком (внутреннем) образе постепенно исчезает. Если вы сумели сделать так, чтобы задать свои вопросы, провести свои переговоры, получить свои впечатления, вы будете иметь больше контроля над своими действиями и над выбором, который другие пытаются сделать за вас.

Когнитивная потеря ориентации

На пути к принятию новой реальности, ошибки ваших старых способов видения мира подвергаются разоблачению, и на их месте укореняется новая реальность. Этой трансформации часто помогают фальшивыми аналогиями, детально разработанными объяснениями, семантическим искажением и удобными риторическими ярлыками. Мы часто поддаемся, когда нас разубеждают (отговаривают) проверять, что скрывается за пределами поверхностных иллюзий осмысленности, позволяя символам заменять собой реальность, а абстрактным картам — конкретные территории. Джон Дин (Dean, 1978) напоминает нам, что все прикрытие Уотергейта было окутано умными эвфемизмами, жаргоном и риторикой. Вместо того, чтобы открыто упомянуть о деньгах, вовлеченных в скандал, они говорили только о “кусках яблока”. Легче, по крайности, говорить на жаргоне, сообщая об “изнурении противника” или занимаясь “революционным протестом”, чем выйти прямо и сказать, что вы собираетесь убивать других людей (Lutz, 1983).

Умение распознавать в туманных обобщениях и неадекватных объяснениях их реальные значения позволяет отличать послания, которые являются действительно запутанными или двусмысленными — возможно, преднамеренно, — от тех, которые являются запутанными из-за чьей-то неспособности эффективно мыслить. Если кто-то намекает, что “ты слишком глуп, чтобы понять” или что “женщины слишком эмоциональны, чтобы думать логично”, спокойно спросите себя о значении сказанного и перефразируйте это для себя своими словами, чтобы посмотреть, следуют ли отстаиваемые выводы из доказательств.

Эмоциональная потеря ориентации

Документальная передача “60 минут” (Wallace, 1979) сообщила, что агенты индустриального страхования (жизни) почти парализовывали своих клиентов из рабочего класса страхом перед спиралью цен на медицину и похороны. Облегчение, однако, под рукой, когда продавец разворачивает страховой полис, разрешающий любую неопределенность, которая может содержаться в будущем. Если у клиента есть другие полисы, они опускаются без упоминаний или отвергаются, как неполноценные. Все, что ясно — это приближение смерти и восьмидюймовая копия обитого атласом гроба из красного дерева в руках доверительно выглядящего бизнесмена, который добавляет низким ясным голосом: “Разве вы не предпочитаете, чтобы ваш близкий покоился в таком красивом гробу, как этот, нежели быть похороненным в старой сосновой коробке?”

Большинство потенциально убеждающих призывов наносят свои сильные удары, проникая за границы разума к эмоциям, за пределы сознания к невысказанным желаниям и страхам, за барьеры обыденных установок к основополагающим заботам о своей целостности и выживании. Умные убеждающие — знатоки по части выявления того, что нам требуется от ситуации, каковы наши страхи и тревоги и какие сферы предполагаемого общего интереса лучше всего завоюют наше внимание. Как только некто заполучил наше доверие, этот человек может изменить наши установки, возбуждая эмоционально отягощенный конфликт, требующий немедленного разрешения. Заставляя нас ощущать себя испуганными, виновными или неловкими, этот манипулятор находится в позиции, позволяющей облегчить наш дискомфорт, обеспечивая разумные объяснения и успокоительные решения. Большая часть рекламы основывается на этом принципе; таковы многие социальные взаимодействия (Franks, 1961; Hinkle & Wolff, 1956; Riles & Trout, 1986).

Профессиональные нищие, например, превращают свой бизнес в умение заставить прохожего чувствовать себя виноватым в том, что он хорошо одет и хорошо накормлен. Часто организации, которые поддерживают свое существование посредством сбора пожертвований по домам, процветают на доходах, собираемых слегка увечными просителями. При более широком взгляде, решающим обстоятельством в психологической трансформации Патти Херст* в руках Симбиотической Армии Освобождения было чувство вины, которое ее заставили ощутить из-за привилегированной позиции ее семьи — неравенства между богатством ее семьи и бедностью такого большого числа людей, — и ее жизни, не включенной в борьбу угнетенных людей. Беспокойство медленно облегчалось с каждым шагом, который она делала в сторону принятия определения реальности, навязанного похитителями (Szasz, 1976).

Чувство обязанности и вины может также возникнуть, если позволить кому-либо принести жертву в вашу пользу. Дайна Луи, которая бежала из Джонстауна с Ричардом Кларком в утро той резни, подробно рассказала нам о своем опыте в тамошней больнице (Clark & Louie, 1976). Она страдала от тяжелого кишечного вируса, чувствуя себя одураченной и неудовлетворенной, когда к ее постели подошел Джим Джонс. “Какие у вас условия жизни?” — спросил он. Она неловко дернулась на своей койке, стараясь не поднимать на него глаза. “Нет ли какой-нибудь особой пищи, которой вам бы хотелось?” Она подумала о своем душном битком набитом бунгало, личинках в ее рисе, о своем истощении, о нарушенных обещаниях. “Нет, — ответила она. — Все прекрасно; мне вполне удобно”. Нам она сказала: “Я знала, что как только он предоставит мне эти привилегии, он меня заполучит. Я ни в чем не хотела быть ему обязанной”. Она была одной из горсточки тех, кто смог избежать массового убийства и самоубийства.

Решающей проблемой здесь является то, стоит ли, и если стоит, то когда и как раскрывать свои потребности и уязвимые позиции. Несмотря ни на какие отношения, нежеланные признания могут позднее стать основными манипулятивными инструментами. Многие культы и системы контроля сознания используют публичные исповеди, “игры” по саморазоблачению (используемые Синаноном, см. Anson, 1978) и похожие методики, чтобы внести слабости своих последователей в каталог для возможного последующего применения в своих целях. В той степени, в какой мы сами осознаем вину и реакции тревоги, типичные в наших переживаниях, мы находимся в лучшей позиции для того, чтобы расстроить их незаконное использование умелыми манипуляторами. Обучение противостоянию разочарованиям и страхам является самым эффективным способом предотвращения эксплуатации этих чувств без нашего ведома.

Игры на “выборе”

Когда сопротивление почти прекращается, успешные убеждающие применяют тактику заискивания, чтобы построить связи любви и уважения, которые будут продолжаться после первоначальной сделки. Как только они понимают, что их добыча посажена в мешок, наиболее ловкие дельцы подчеркивают свободу выбора жертвы — после того, как тактично наложены ограничения на альтернативы. ”Конечно, выбор ваш”, — напоминают они нам, коль скоро мы решаем, что покупать, нежели стоит ли покупать. Должным образом выполненное убеждение никогда не кажется специально продуманным, чтобы вызвать перемену, но чаще всего заканчивается естественным разрешением “взаимно порожденных” интересов — возможно, таких, о наличии которых у себя вы даже не знали. Новые установки и поведение, которые сопровождаются ощущением, будто они были выбраны без постороннего давления или оправданий, являются прочными и устойчивыми к изменению.

Умелые убеждающие могут препятствовать кажущейся (видимой) свободе, чтобы контролировать поведение с помощью принципа реактивности (реактивного сопротивления). Работа психологов Джека и Шэрон Брем (Brehm & Brehm, 1981) предполагает, что когда мы ощущаем серьезные ограничения нашей поведенческой свободы, мы иногда стремимся заново ее утвердить, защищая противоположную позицию — возможно, как раз то, чего хочет оппозиция. “Вы в самом деле собираетесь позволить этому парню — или нации — убраться после того, как с вами обошлись таким постыдным образом!” “Ни один торговец, вероятно, не смог бы продать больше этого товара в такие тяжелые времена!” “Извините меня за то, что я так говорю, сэр, но это эксклюзивная серия изделий; вы можете оказаться не в состоянии позволить ее (себе)”.

Реактивная действие в ответ на чьи-то безапелляционные утверждения о том, кем вы являетесь или что вам следует делать, не является единственным путем для свободы действий. Иногда лучше всего проверить чьи-то намерения, создавая впечатление, что вы можете подчиниться выдвинутым требованиям, хотя бы только для того, чтобы понаблюдать за реакцией. Если неожиданно он или она начинают двигаться в противоположном направлении или просто выглядят сбитыми с толку, вы можете раскрыть подспудный замысел.

Разумно также распознавать чрезмерное подчеркивание того, насколько вы свободны делать выбор между вариантами, предписанными кем-то другим. Проверьте границы этих вариантов выбора, предпочитая “ни один из вышеназванных” или неуверенно предлагая неожиданные альтернативы, которые, как вы полагаете, были бы лучше. Предпочесть Анасин Байеру* не то же самое, что решить, нужен ли вам вообще аспирин. Так же и вопрос “Сколько бомб нам следует сбросить? Две? Три? Десять?” — не то же самое, что вопрос “Следует ли нам вообще сбрасывать бомбы?”.

“Группомыслие”

Широкомасштабные системы социального убеждения зависят от контроля, которым наделяет (манипулятора) (ваше) ощущение принадлежности к широкому движению. Убеждающие приводят нас в свою вотчину и отделяют “нас”, которые являются праведными и хорошими, от “них”, которые являются невежественными и злыми. Ограничивая наш доступ к идеям, которые они находят еретическими или предательскими, они постепенно ликвидируют другие версии реальности.

Точно так же, как в обезличенных социальных учреждениях или больших организациях, этот процесс может иметь место и в отношениях двух людей (Janis, 1982; Milburn, 1991). Когда крепко спаянные группы изолированы от внешних источников информации и специальных знаний (и от экспертизы), а лидер предписывает перспективу политики до того, как у других членов группы появится шанс обнародовать свои взгляды, процессы принятия решений ухудшаются. Люди становятся более занятыми поисками и поддержанием единодушия в мышлении, нежели тщательным взвешиванием “за” и “против” альтернативных действий, выдвижением спорных моральных вопросов и критическим оцениванием решений. Часто единодушные резолюции достигаются заранее, и членов группы заставляют поддерживать их, что бы ни случилось, хотя в реальности существует всего лишь “впечатление” (пародия), будто мы являемся частью процесса принятия решения, которое привязывает нас к его результату.

Невозможно принимать беспристрастные решения, когда мы изолированы от информации. Следователи из полиции подвергают допросу подозреваемых у себя в участке, а не дома у подозреваемых (Inbau et al., 1986; Zimbardo, 1967). Синанон реабилитирует алкоголиков и наркоманов — и держит в руках других своих членов, — забирая их из привычных им притонов и ограничивая свободу своих подопечных (Anson, 1978). Джим Джонс довел принцип изоляции до крайности, когда привел членов Народного Храма в джунгли чужой страны (Reiterman, 1982). Когда мы приходим к такой полной вере в свои любимые концепции, что начинаем ненавидеть тех, кто не разделяет наши взгляды, разворачивать отрепетированные и запрограммированные ответы на дискредитирующие аргументы и признавать только идеи, утверждаемые в пределах нашей терминологии, возможно, наступает время превращать наши системы верований в немного более открытые. В то время как дихотомия мы/они отрезает нас от других и предлагает нам думать о них в терминах дегуманизирующих ярлыков, таких, как “животные”, “еретики”, “чудаки”, “деревенщина”, “бабники”, “фанатичные толпы” и так далее, нет ничего проще, как наклеивать ярлыки “доброе” и “злое”. Они поощряют крайнюю степень “защищенности” по вопросу о том, какая из систем является “хорошей” — естественно, та, которая нуждается в нашей поддержке.

Чтобы установить, действительно ли у вас есть влияние на процесс принятия решений в отношениях или в группе, или вы просто являетесь частью “отмывочной” команды для решений, которые уже приняты, наблюдайте за преждевременным прекращением прений и изначальным консенсусом в текущих дискуссиях. Какие авторитарные ограничения наложены на обсуждение альтернатив? Не ограничивают ли дискуссию жесткие процедурные ухищрения и не подавляются ли необычные предложения? Любое стоящее объединение должно терпимо относиться к несогласию, или его следует покинуть. Продолжающаяся приверженность перед лицом противоположных свидетельств обычно является не выражением верности, а знаком ригидности, заблуждения или предубеждения (предрассудка).

Основной момент в предотвращении полной узурпации какой-нибудь системой — поддержание внешних интересов и источников социальной поддержки. Избитые жены, некоторые обращенные верующие, тайные агенты, информаторы мафии, обитатели тюрем и психбольниц — все страдают от обедненных связей с внешними системами. Разрыв всех внешних уз ради любого социального контракта повышает беспомощность человека в рамках этого обязательства.

Друзья и родственники могут быть полезны для тех, кто сбился с пути, оставляя открытой обратную тропу к дому и делая явной безусловную доступность. Отречение от близких после неодобрения их решений гораздо менее эффективно в длительной перспективе, чем ласковая рука и несколько теплых слов. “Бомбардировка любовью” является излюбленной тактикой большинства культов, потому что она лучше всего работает с лишенными любви (Barker, 1984; Hassan, 1988).

Обезличенные структуры

Чем строже система, тем вероятнее, что малейшие вызовы будут встречены возмездием. В тюрьмах, психбольницах, религиозных или политических культах, военных учреждениях и концентрационных лагерях “власти” имеют фактически полный контроль над существованием других, и малейшие отклонения или угрозы для этой силы являются нетерпимыми (Lifton, 1961; Zimbardo, 1975).

Когда поддержание статус-кво внутри системы становится невыносимым, остается вопрос, осуществимы или нет сопротивление и последующие изменения. Некоторые системы имеют на своей стороне время: они могут переждать оппозицию и заплатить своему “офицерскому” составу за то, что они это сделали. Приверженцы обеспечиваются работой, в то время как те, кто оказывает сопротивление, делают это как аутсайдеры и борются, чтобы свести концы с концами. Чаще, все же, более практично бросать вызов системе извне, — если возможно выбраться наружу. В первую очередь, однако, должно быть определено, какие изменения возможны внутри системы и, с другой стороны, какие пути спасения доступны.

В любой потенциально деструктивной системе лучше всего не допускать абсолютно молчаливого достижения согласия. Когда вы разговариваете с другими, вы можете искусно намекнуть на неудовлетворенность в сферах взаимного интереса (озабоченности), убедившись, что вы не изобличаете себя перед лицом их крайней решимости. Учитесь постигать интуитивно их ответы, когда разворачивается взаимодействие; переступайте только через те правила, которые меньше всего заботят систему.

Когда вы обеспечиваете себе удобство в группе союзников, связывайтесь так, чтобы существовала групповая позиция, которая скорее будет признана, нежели индивидуальные планы, с которыми склонны обычно “разбираться”. Это создает возможность для существования стойкого меньшинства, твердого в своем убеждении переделать большинство. Вклады, которые вы делаете в систему, важные для ее функционирования, являются ресурсами, которые можно забрать назад, обеспечивая стимул для власть предержащих оценить заново стабильность баланса власти. Оценивая источники власти тех, кто держит бразды правления, становится возможным искать замену ресурсов, которые теперь они грозят изъять. Действительно ли вам нужны внимание, уважение, безопасность, одобрение, деньги или что угодно другое, что эти конкретные люди могут предложить?

Организованные коалиции трудящихся и движения за гражданские права чернокожих, женщин и других меньшинств стали приверженцами применения этой стратегии. Коллективное сопротивление группой, которая четко заявляет о своих проблемах и определяет ясные и конкретные цели, ресурсы и стратегию, является бесконечно более близким к успеху, чем неорганизованная тактика “плюнул и побежал”.

Спасение от системы контроля сознания

Планы спасения, если они составляются, должны быть тщательно продуманы в конкретных деталях, а не представляться в виде смутны желаний; при выходе за пределы системы завеса секретности, которая скрывает ее практику контроля сознания, будет поднята только через публичные разоблачения. Джинни Миллс (Mills, 1979), вышедшая из Народного Храма и основавшая Центр человеческой свободы (Human Freedom Center) в Беркли, Калифорния, до тех пор была не в состоянии заставить людей поверить в свои вселяющие ужас рассказы о жестокости Джима Джонса и обмане, пока не убедила нескольких репортеров проверить отсутствие последовательности между его проповедями и его практикой. Требуется твердое чувство социального обязательства, чтобы спастись от системы контроля сознания, а затем настойчиво бросать ей вызов извне так, чтобы другие могли услышать это сообщение.

Пойманные в капкан безвыходной системы, люди часто все-таки показывают достаточный запас гуманности, стараясь поддерживать некий род человеческого сочувствия и надежды в условиях, которые по определению требуют психологической холодности и отчужденности. Исследования Беттелхайма (Bettelheim, 1979) в области интеллектуального и духовного выживания в нацистских лагерях смерти указывают на этот тонкий баланс между холодным, рациональным наблюдением и человеческим сочувствием, чтобы быть мгновенно прерванным и все-таки способным к насыщению.

Именно потому, что мы можем упражнять свою когнитивную (познавательную) способность для критического оценивания идей, институтов и нашего собственного поведения, мы способны воспринимать варианты выбора за пределами тех, которые предлагаются удобной догмой и якобы (по видимости) неотвратимыми (безвыходными) обстоятельствами (Chaffee, 1991; Langer, 1989). Как мыслящие существа, мы можем сопротивляться соблазну участия в “сердечном постижении”, предлагаемом культовыми лидерами и подразумевающем выслушивание и оценку сердцем, а не собственным умом (Adler, 1978; Barker, 1984; Bowers, 1984; Johnson & Raye, 1981). Только зная свою собственную уязвимость и устойчивую склонность верить, будто наши внутренние черты характера более могущественны, чем ситуационные силы, мы можем прийти к пониманию, что действительно существуют потенциальные ситуационные силы, работающие на нас. А с этим осознанием действия фундаментальной ошибки атрибуции (переоценки силы характера при недооценке силы ситуации) мы можем избежать нежелательных форм социального контроля, применяя нашу свободу выбирать, что мы будем делать и чем мы станем (Ross & Nisbett, 1991; Zimbardo, 1978). Не самообманом, а самосознанием и контролем реальности мы можем начать выравнивать игровое поле в борьбе против потенциальных манипуляторов сознания (Johnson & Raye, 1981; Lattin, 1992; Nisbett & Wilson, 1977; Sarbin, 1981).

Тем не менее, мы должны понимать, что мир полон людей, которые заняты полный рабочий день карьерой убеждения нас сказать “Да” на их требования, предложения, рекламу и приказы (Cialdini, 1993; Galanter, 1989; Riles & Trout, 1986). Они добывают средства к жизни, меняя свою неэффективную рыночную тактику, чтобы вписываться в меняющиеся обстоятельства и соответствовать новой, более уязвимой публике. Мы можем наблюдать этот феномен в Америке с дорогим, широким проталкиванием курения сигарет в среду молодежи, женщин и меньшинств и за границу народам развивающихся наций (American Cancer Society, 1981; Blum, 1989). Менее смертоносными, но не менее вводящими в заблуждение, являются попытки рекрутировать подростков в культы (Zimbardo & Hartley, 1985), манипулировать неподдельностью детских мечтаний в отношении сотен продуктов через телевизионные коммерческие передачи (Roberts, 1982) или формировать политическую реальность взрослых (Lutz, 1983; Milburn, 1991; Zimbardo, 1984).

Хотя мы не можем предложить защищающий совет для предохранения от всех многочисленных личин, под которыми маскируются системы контроля сознания, мы надеемся, что обобщенное знание, данное здесь, по крайней мере, создает интеллектуальный контекст для оценки множества каналов такого влияния. Знание является наиболее важным ингредиентом в решении вопроса об уменьшении уязвимости в отношении контроля сознания, но, хотя оно необходимо, его недостаточно. Его следует претворить в практику, проверить, испытать, разыграть по ролям и лично испытать эмоционально-мотивационную составную часть, прежде чем вы сможете положиться на то, что ваше знание и хорошие намерения перейдут в эффективное противодействие.

Ниже дается набор рекомендаций по сопротивлению контролю сознания, отобранных из литературы по убеждению, согласию и смене установки, дополненный нашим личным и профессиональным опытом (Chaiken, 1987; Cialdini, 1993; Flacks, 1973; Hart, Friedrich, & Brooks, 1975; Hassan, 1988; Kadish & Kadish, 1973; Milgram, 1992; Vohs & Garrett, 1968; Zimbardo & Leippe, 1991). Подумайте о них, выучите их, практикуйтесь в них, обучите им других, усовершенствуйте их, приспособьте их к своей ситуации — или проигнорируйте их; это ваш выбор.

Контрольный список 20 способов сопротивления нежелательному социальному воздействию

1. Практикуйте временами отклоняющееся от вашей привычной нормы (девиантное) поведение (вариант — практикуйтесь быть иногда девиантом); нарушайте свой обычный ролевой и личностный образ; учитесь принимать отвержение; играйте с наблюдением за собой с разных точек зрения.

2. Практикуйте высказывания: “Я сделал ошибку, “Мне жаль”, “Я был не прав”, “...и я научился на этой ошибке”.

3. Отдавайте себе отчет в общей перспективе, которую другие используют для обрамления проблемы, ситуации, текущего события, поскольку принятие их рамки в их терминах дает им силовое преимущество. Будьте готовы сделать шаг назад и отвергнуть эту рамку в целом и предложите вашу альтернативу перед обсуждением деталей.

4. Будьте скорее готовы претерпевать кратковременные потери в деньгах, самоуважении, времени и усилиях, чем страдать от разлада по поводу пагубного обязательства, которое держит вас в западне. Примиряйтесь с “заниженными издержками”, игнорируйте искушение и двигайтесь дальше с жизненным знанием, извлеченным из вашей ошибки или неверного решения и позволяющим не повторять этого.

5. Будьте готовы отступить назад из любой межличностной ситуации и сказать себе и этому значимому (контролирующему) другому: “Я могу продолжать жить без твоей любви, дружбы, расположения, плохого обращения, даже если такое действие может ранить — пока ты не прекратишь делать X и не начнешь делать Y”.

6. Всегда избегайте предпринимать сомнительные действия, которые, как настаивает провокатор изменения, должны быть сделаны немедленно; выходите из ситуации, выделяйте время для размышления, добывайте беспристрастные дополнительные мнения, никогда не торопитесь сразу соглашаться.

7. Настаивайте на понятных объяснениях, без двусмысленной речи; парафразируйте ваш взгляд на это. Не позволяйте провокаторам изменения заставлять вас чувствовать себя глупым; слабые объяснения являются признаками обмана или недостатка адекватного знания у якобы информированного собеседника.

8. Будьте чувствительными к ситуационным требованиям, какими бы тривиальными они ни казались: ролевые отношения, униформы, символы власти, знаки, титулы, групповое давление, правила, показной консенсус, редко встречающиеся лозунги, обязанности и обязательства.

9. Будьте особенно настороже в установлении отношений “хозяин-гость”, в которых вас побуждают чувствовать и действовать как гостя, накладывая, таким образом, ограничения на вашу свободу выбора и действия.

10. Не верьте в простые решения сложных личных, социальных и политических проблем.

11. Помните, что нет такой вещи, как подлинная, безусловная любовь со стороны незнакомых людей; любовь, дружба и доверие должны развиваться со временем и обычно включают взаимообмен, преодоления и соучастие — некоторую работу и обязательство с вашей стороны.

12. Когда обнаруживаете себя в обстановке обезличенного влияния, индивидуализируйте (выделяйте из ряда подобных) себя и агента влияния, чтобы установить взаимную человечность, индивидуальность, совместные интересы; прорывайтесь через ролевые ограничения посредством контакта глаза в глаза, персональных имен и похвал; владейте своей и партнерской личностными идентичностями.

13. Избегайте “тотальных ситуаций”, которые непривычны и в которых у вас мало контроля и свободы; немедленно определяйте границы вашей автономии; проверяйте психологические и физические выходы: принимайте небольшие ссоры как приемлемые издержки ухода от того, что могло быть большей потерей, если было бы доведено до конца.

14. Практикуйте “независимое участие” (“беспристрастный интерес”), занимайте свое сознание критическим оцениванием, отключайте свои эмоции в конфронтациях с теми, кто являются по-маккиавелевски сильными манипуляторами.

15. Жадность и раздувающая самолюбие лесть далеко продвинут манипуляторов-контролеров сознания и агентов жульничества, но только если вы позволяете себе быть совращенным этими ложными мотивами; сопротивляйтесь их соблазну, ориентируясь на самого честного, уверенного в себе человека, которого вы знаете.

16. Распознавайте ваши симптомы вины и индукции вины, провоцируемой в вас другими; никогда не действуйте по мотивам вины. Относитесь терпимо к вине как части вашей человеческой натуры, не спешите улучшать ее на тех путях, которые планируют вам другие.

17. Будьте внимательными в том, что вы делаете в данной ситуации, не позволяйте привычке и стандартной текущей процедуре заставлять вас действовать бездумно в том, что является слегка иной ситуацией.

18. Нет необходимости поддерживать соответствие между вашими действиями в разные моменты времени; вы можете измениться и не придерживаться фальшивого стандарта пребывания “надежным” и поддержания статус-кво.

19. Легитимная (законная) власть заслуживает уважения и иногда нашего послушания, но незаконную власть всегда нужно отвергать, не повиноваться и разоблачать.

20. Недостаточно открыто высказывать расхождение во взглядах или эмоционально страдать от незаконной деятельности или от изменения правил игры, как вы их понимаете, — вы должны быть готовы открыто не подчиняться, защищаться, бросать вызов и претерпевать последствия такого поведения.

Поварнин С. И. Искусство спора. О теории и практике спора.

Расчет на медленность мышления и доверчивость.

Отвлечение внимания и наведение на ложный след.

57: 1. Гораздо интереснее те уловки, которые можно назвать психологическими. Они основаны на знании некоторых свойств души человеческой, и некоторых наших слабостей.

Состояние духа во время устного спора имеет огромное влияние на ведение спора. Когда мы "в ударе", т.е. нами овладевает легкое, приятное возбуждение, при котором мысль, память, воображение работают особенно отчетливо и ярко, мы спорим лучше, чем обыкновенно. Если мы сильно возволнованы чем-нибудь, смущены, растерялись, "горячимся", если у нас рассеяно чем-нибудь внимание - мы спорим и соображаем хуже, чем обыкновенно, или даже совсем плохо. (Конечно, при прочих условиях равных). Отсюда возникает ряд психологических уловок, предназначенных для того, чтобы вывести нас из равновесия, ослабить и расстроить работу нашей мысли.

2. Для этого существует много разных приемов. Самая грубая и обычная уловка - раздражить противника и вывести из себя. Для этого пускают в ход грубые выходки, "личности", оскорбление, глумление, издевательство, явно несправедливые, возмущающие обвинения и т.д. Если противник "вскипел" – дело выиграно. Он потерял много шансов в споре. Некоторые искусно стараются "взвинтить" его до желательной степени. Я видел талую уловку: несправедливостью и насмешками софист вывел из равновесия своего противника-юнца. Тот стал горячиться. Тогда софист принял вид несказанного добродушия и покровительственный тон: "Ну, Юпитер! Ты сердишься, значит ты не прав". Ну, что вы, батюшка! Стоит так горячиться! Успокойтесь, успокойтесь! Какая (58:) вы горячка", и т.д. Так ведь довел юнца до белого каления! У того и руки дрожат от волнения и негодования. Бросается сослепу в споре, куда ни попало. Перестал соображать совсем и, конечно, "провалился". Но применяют и разные другие способы, чтобы "вывести из равновесия". Иной намеренно начинает глумиться над вашим "святая святых". В личности он не пускается, нет! Но "взвинтить" может неосторожного идеалиста до последнего предела. Если спор очень важный, при слушателях, ответственный, то, говорят, иные прибегают даже к "уловке артистов". Некоторые артисты, напр., певцы, чтобы "подрезать" своего соперника, перед выступлением его сообщают ему какое-нибудь крайне неприятное известие, чем-нибудь расстраивают его или выводят из себя оскорблением и т.п., и т.п., в расчете, что он после этого не будет владеть собой и плохо споет. Так, по слухам, не гнушаются поступать изредка некоторые спорщики перед ответственным спором. Лично мне никогда не приходилось наблюдать этой подлой уловки, но, несомненно, возможна и она. Нужно и против нее быть настороже.

3. Если противник – человек "необстрелянный", доверчивый, мыслящий медленно, хотя может быть и точно, то некоторые наглые "фокусники мысли" стараются "ошарашить" его в устном споре, особенно при слушателях. Говорят очень быстро, выражают мысли часто в трудно понимаемой форме, быстро сменяют одну другою. Затем, "не дав опомниться", победоносно делают вывод, который им желателен и бросают спор: они – победители. Наиболее наглые иногда не стесняются приводить мысли без всякой связи, иногда нелепые, и пока медленно мыслящий и честный противник старается уловить связь между мыслями, никак не предполагая, что возможно такое нахальство, они уже с торжествующим видом покидают поле битвы. Это делается чаще всего перед такими слушателями, которые ровно ничего не понимают в теме спора, а судят об успехе или поражении – по внешности. Вот известный пример такой уловки из "Векфильдского священника".

- "Верно, Франк! – вскричал сквайр. …Красивая девушка стоит всех интриг духовенства в мире. Что такое все эти десятины и шарлатанские выдумки, как не обман, один скверный обман! И это я могу доказать".

- “Хотел бы и послушать! – воскликнул сын Моисей. Думаю, что смог бы вам ответить”.

- "Отлично, сэр" – сказал сквайр; который сразу разгадал его и подмигнул остальной компании, чтобы мы приготовились позабавиться.

- "Отлично, если вы хотите хладнокровно обсуждать эту тему, я готов принять спор. И прежде всего, как вы предпочитаете обсуждать вопросы: аналогически или диалогически?”

- “Обсуждать разумно" – воскликнул Моисей счастливый, что может поспорить.

- "Опять-таки превосходно. Прежде всего, во-первых, я надеюсь, вы не станете отрицать, что то, что есть, есть. Если вы не согласны с этим, я не могу рассуждать дальше".

- "Еще бы!" – ответил Моисей. "Конечно, я согласен с этим и сам воспользуюсь этой истиной как могу лучше".

- "Надеюсь также, вы согласны, что часть меньше целого?".

- "Тоже согласен!" воскликнул Моисей. "Это и правильно и разумно".

- "Надеюсь – воскликнул сквайр – вы не станете отрицать, что три угла треугольника равны двум прямым".

- "Нет ничего очевиднее" – ответил Моисей и оглянулся вокруг со своей обычной важностью.

- "Превосходно" – восклихнул сквайр, и начал говорить очень быстро: "Раз установлены эти посылки, то я утверждаю, что конкатенация самосуществования, выступая во взаимном двойственном отношении, естественно приводит к проблематическому диалогизму, который в известной мере доказывает, (59:) что сущность духовности может быть отнесена ко второму виду предикабилий”.

- “Постойте, постойте!" – воскликнул Моисей. "Я отрицаю это. Неужели вы думаете, что я могу без возражения уступить таким неправильным учениям?"

– "Что?" – ответил сквайр, делая вид, что взбешен: "вы не уступаете? Ответьте мне на один простой и ясный вопрос: прав по вашему Аристотель, когда говорит, что относительное находится в отношении?"

- “А если так," – воскликнул сквайр – "то отвечайте мне прямо: считаете-ли вы, что аналитическое развитие первой части моей энтимемы deficient secundum guoad или guoad minus и приведите мне свои доводы. Приведите мне свои доводы, – говорю я,– приведите прямо, без уверток”.

- "Я протестую", воскликнул Моисей. "Я не схватил как следует сущности вашего рассуждения. Сведите его к простому предложению, тогда, я думаю, смогу вам дать ответ".

- "О, сэр!", воскликнул сквайр, "Ваш покорный слуга. Оказывается, что я должен снабдить вас не только доводами, но и разумением! Нет, сэр. Тут уж я протестую, вы слишком трудный для меня противник”.

При этих словах поднялся хохот над Моисеем. Он сидел один с вытянутой физиономией среди смеющихся лиц. Больше он не произнес во время беседы ни слова”. (Векф. Свящ. Гольдсмита. Глава VII).

4. Множество грубых и тонких уловок имеют целью отвлечение внимания противника от какой-нибудь мысли, которую хотят провести без критики. Наиболее характерные тонкие уловки имеют такой вид.

Мысль, которую мы хотим таким образом провести, или не высказывается вовсе, а только необходимо подразумевается, или же высказывается, но возможно короче, в самой серой, обыденной форме. Перед нею же высказывают такую мысль, которая поневоле должна своим содержанием или формой привлечь особое внимание противника, напр., чем-нибудь задеть, поразить его и т.д. Если это сделано удачно, то есть очень много шансов, что у обычного противника уловка пройдет с успехом. Он "проглядит" и пропустит без критики незаметную мысль.

Нередко (особенно в спорах без длинных "речей") прием принимает форму "настоящего "наведения на ложный след". Перед мыслью, которую хотят "провести" без критики, ставят какую-нибудь такую мысль, которая, по всем соображениям, должна показаться противнику явно сомнительной или явно ошибочной. При этом предполагается, что всякий противник ищет в нашей аргументации слабых мест и большинство набрасывается на первое попавшееся слабое место, без особого внимания пропуская ближайшие к нему последующие мысли, если они не бросаются в глаза ошибочностью. Скажем, Иксу надо провести без критики важную для его цели мысль, к которой противник может отнестись очень придирчиво, если заметит ее важность и неполную очевидность – мысль, что дом, о котором идет речь, стар. Икс решает навести противника на ложный след. Зная, что противник, защищающий, напр., какого-либо Б., непременно набросится с негодованием на всякое обвинение Б. в нечестности, Икс говорит: "Тут дело несомненно не обошлось без подвоха со стороны Б. Он приобрел этот старый дом не без помощи обмана". Если противник "набросится" на обвинение, то может пропустить "старый дом" без критики. Тогда остается в пылу схватки несколько раз незаметно повторить эти слова, пряча их в тень, пока "слух к ним не привыкнет" – и мысль проведена.

Эта уловка допускает самые различные видоизменения и, так сказать, "фиоритуры". Иногда, напр., чувствуя, что подставная мысль, под крылом которой хотят незаметно провести довод, сама по себе может и не привлечь критики противника, искусственно стараются показать ему, что сами считают ее слабым (60:) местом аргументации. Тут "талант" может проявиться во всей силе. Напр., человек тоном, выражением лица, игрою пауз, воспроизводит поведение человека, высказавшего слабое возражение и боящегося за него; неуверенного в силе довода, и старающегося поскорее провести его незаметно, ускользнув от критики. Недостаточно искушенный противник довольно легко может попасться на эту удочку, если софист не "переигрывает", не слишком неестественно подчеркивает свое "желание ускользнуть" и т.д. и т.д.

Нелишне заметить, что в ораторских речах одним из сильнейших средств, отвлекающих внимание от мыслей и их логической связи – является пафос, выражение сильного эмоционального подьема, равно как и избыток удачных тропов, фигур, и т.д. Проверено на опыте, что обычно слушатель хуже всего усваивает и запоминает смысл таких отделов речи.

Глава 17. Психологические уловки (Продолжение)

60: 1. Очень часто софист пользуется обычной для большинства человеческою слабостью "казаться лучше, чем есть на самом деле" или же "не уронить себя" в глазах противника или слушателей; чаще всего – "ложным стыдом". Видя, напр., что противник слабоват в науке, софист проводит недоказательный или даже ложный довод под таким соусом: "Вам, конечно, известно, что наука теперь установила" и т.д. Или "давно уже установлено наукой"; или "общественный факт"; или "неужели вы до сих пор не знаете о том, что?" и т.д. Если противник побоится "уронить себя", признавшись, что ему это неизвестно, – он в ловушке, а софист хихикает в душе. Иногда эта уловка связана с пользованием авторитетом какого-либо лица, – писателя, ученого и т.п. Напр., в споре с социалистом-марксистом пускают в ход "известное изречение Маркса". Можно нередко держать пари восемьдесят против двадцати, а иногда и девяносто девять против одного, что данный "марксист" даже не перелистывал Маркса, тем более не изучал его, и "известного изречения" никогда нигде не встречал. Однако, он обыкновенно не решится сказать этого. Скорее, если вы тоже социалист, он сделает вид, что ему это изречение также известно; чаще же всего "проглотит" довод без возражения.

2. В спорах "для победы" очень употребительно другое видоизменение этой уловки, основанное на той же слабости. Всем известно, что вообще часто одно (с. 61:) говорится, другое думается. Тайные желания, убеждения, цели – могут быть одни, слова – совсем другие. Но иной человек ни за что в этом не сознается и не дерзнет опровергать "слов", чтобы "не показаться" недостаточно хорошим человеком. Еще Аристотель отмечает эту черту.

Некоторые высокие нравственные положения и принципы на устах – у многих, в душе и на делах – у немногих. Напр., не так уж много людей выполняют на деле приведенную тем же Аристотелем истину: "лучше разориться, оставаясь честным, чем разбогатеть неправдой". Но на словах – редко кто будет ей противоречить. Наоборот, иногда человек "на руку нечистый"

В каждую эпоху есть свои "ходовые истины", с которыми признают необходимым соглашаться из “ложного стыда”, из боязни, что назовут "отсталым", "некультурным", "ретроградом", и т.д. и т.д. И чем слабее духом человек, тем он в этом отношении трусливее.

Софисту на руку и то, и другое. И ложный, и правильный стыд. Он смело стоит на почве общественного лицемерия и малодушия стадного человека и действует часто "наверняка".

3. Довольно часто употребляется и другая родственная уловка, основанная тоже на самолюбии человека: "подмазыванье аргумента". Довод сам по себе не доказателен, и противник может опротестовать его. Тогда выражают этот довод в туманной, запутанной форме и сопровождают таким, напр., комплиментом противнику: "конечно, это довод, который приведешь не во всяком споре, человек, недостаточно образованный, его не оценит и не поймет" и т.д.; или "вы, как человек умный, не станете отрицать, что" и т.д.; или "нам с вами, конечно, совершенно ясно, что" и т.д. и т.д. Иногда не говорят комплиментов, а лишь тонко дают понять, что к вашему уму относятся с особым уважением... Все это иной раз изумительно действует в спорах для убеждения. Даже в грубой форме иногда такой прием "смягчает" душу противника. "Подмазанные" елеем лести ворота ума удивительно легко раскрываются для принятия доводов. Что делать! Все – люди; все – человеки. Что же касается софиста, то он потирает руки. На то и щука в море, чтобы карась не дремал.

4. Одна из сильнейших и обычнейших уловок, в споре – это внушение. Особенно огромна роль его в устном споре. Кто обладает громким, внушительным голосом, говорит спокойно, отчетливо, самоуверенно, авторитетно, имеет представительную внешность и манеры, тот обладает, при прочих равных условиях, огромным преимуществом в устном споре. Он невольно "импонирует", в большинстве случаев, и противнику. Кто глубоко и твердо убежден в том, за что спорит, и умеет выразить эту непоколебимую твердость убежденным тоном, манерой (с. 62:) говорить и выражением лица – тот обладает тоже большой внушающей силой и тоже "действует" даже на противника, особенно такого, у которого этой убежденности нет. Убедительный тон и манера часто убедительнее самого основательного довода.

"Пожалуй, идите; только, право, не лучше-ли бы вам остаться? Вы бы тут нас подождали, охотились бы, а мы бы пошли с Богом. И славно бы!" – сказал он таким убедительным тоном, что мне в первую минуту, действительно, показалось, что это было бы славно" (Л. Толстой. Набег).

Эта “внешняя убедительность” и ее сила известна каждому из опыта. В ней секрет успеха проповеди многих фанатиков. Ею пользуются искусные ораторы, и в споре со многими она – одна из самых сильных уловок.

5. Особенно действует внушение на слушателей спора. Мы уже касались "психологии типичного слушателя". Если спор мало-мальски отвлеченный или выходит за пределы того, что слушатель "знает насквозь", "как свои пять пальцев", обычный слушатель не вникает в доводы, не напрягает достаточно внимание, чтобы схватить суть того, что говорится, особенно, если возражение или ответ длинны. Когда у слушателя уже есть определенное убеждение по разбираемому вопросу, он обычно не слушает даже как следует "чужих", противоположных доводов. Если у него нет определенного убеждения, и спор не задевает очень близких к нему интересов,– слушатель руководится более или менее внешними признаками, чтобы судить, на чьей стороне победа. И вот такого-то рода слушатели – наиболее подходящий материал для внушения в споре.

"Старик так строго и победительно тряхнул головой (высказав свой довод, С.П.), что приказчик (один из слушателей, С.П.) тотчас же решил, что победа на стороне купца и громко засмеялся". "Внушительносгь интонации купца, очевидно, победила слушателей и дама даже чувствовала себя подавленной". (Толстой Л. Крейцерова соната, гл. 11).

Это взято из жизни. Стоит приглядеться к спорам, чтобы почувствовать реальность изображения. Кто говорит слабым, нетвердым голосом, неуверенно, тот, при обычных обстоятельствах, теряет в споре перед слушателями, все равно, из-за победы этот спор или же для убеждения. По мнению В. Джемса, даже в такой отвлеченной области, как философия, важно не только то, что сказано, но и как сказано. "Каким бы чистым и безупречным вы ни находили это философское течение, в нем не чувствуется сильного, радикального темперамента". Оно не имеет "ни активности, ни энтузиазма". "Ему не хватает агрессивного, победоносного тона – и в результате оно не имеет авторитета". (Прагматизм, лекц. 1).

6. Кроме тона и манеры спорить есть много и других приемов, рассчитанных на внушение. Так может действовать смех, насмешка над словами. Так действуют часто заявления, что такой-то довод противника – "очевидная ошибка" или "ерунда" и т.д. и т.д. Последнего рода приемы употребляются и в письменном споре: "противник наш договорился до такой нелепости, как" и т.д. Следует сама "нелепость", вовсе не нелепая. При ней три восклицательных знака, но не сделано даже попытки доказать, что это нелепость. Или же наоборот: "в высшей степени остроумны глубокомысленны следующие слова такого-то". В "словах" такого-то нет ни остроумия, ни глубокомыслия, но они нужны автору статьи, а последний знает, что читатель не имеет часто даже времени проверить его оценку, не станет сосредоточивать на проверке внимание, а просто примет слова под тем соусом, под (с. 63:) каким они ему поданы. Может быть, через час сам будет повторять их, как остроумные и глубокомысленные".

Сюда же относятся, психологической своей стороной, ссылки на авторитеты. Эти ссылки действуют на иных, как таран, пробивающий стену недоверия. Иногда предпосылают факту или чужой аргументацин и т.п. "несколько слов", имеющие целью предварительно "надлежащим образом осветить" этот факт или аргументацию. Тут нередко тоже таится "внушение" и т.д., и т.д. В общем все подобного уловки носят характер "втирания очков", через которые читатель или слушатель должны смотреть на известный вопрос.

К уловкам внушении относится также повторение по нескольку раз одного и того же довода, особенно применяющееся в ораторской практике. Часто довод водят каждый раз в различной форме, но так, чтобы ясно было, что мысль одна и та же. Это действует, как механическое "вдалбливание в голову", особенно, если уложение украшено цветами красноречия и пафосом. "Что скажут народу трижды, тому верит народ" – говорит один из немецких авторов. Это действительно подтверждается опытом.

7. Наконец, надо отметить одну из самых распространенных ошибок и уловок – хотя уже психологическую – так наз. (не совсем правильно) двойную бухгалтерию. Все почти люди склонны более или менее к двойственности оценок: одна мерка для себя и для того, что нам выгодно или приятно, другая – для чужих людей, особенно людей нам неприятных, и для того, что нам вредно и не по душе. В этике это выражается в форме "готтентотской морали"; напр., если я сдеру с тебя лишних сто рублей, это хорошо; если ты с меня – это плохо. Надо кричать: “Караул!” Партийная газета вопит о несправедливостях и жестокостях, совершенных другой партией; то же, что делается ее партией – всегда только необходимо или похвально, газета может даже кичиться такими же или во много раз худшими жестокостями, совершенными ее союзниками. Часто готтентотская мораль имеет такие наивные, несознательные формы, что не знаешь, негодовать надо или смеяться. Напр., когда очень хороший по существу человек бранит другого за то, что тот на него насплетничал – и сам тут же передает об этом другому новую сплетню. Не из мести,– нет! Он просто не отдает себе отчета, что это сплетня. Сплетня – когда говорят другие; а когда говорим мы то же самое, это "передача по дружбе" интересного факта из жизни знакомых.

8. Когда эта склонность к двойственности оценки начинает действовать в области доказательств, то тут получается "двойная бухгалтерия". Один и тот же довод оказывается в одном случае, когда для нас это выгодно, верным, а когда невыгодно – ошибочным. Когда мы, напр., опровергаем кого-нибудь с помощью данного довода – он истина; когда нас им опровергают – он ложь. Естественно, что софист не может не принять "двойной бухгалтерии" в арсенал своих уловок: слишком она выгодна "при умелом пользовании". Иной адвокат сошлется, напр., на известное толкование такой-то статьи закона, как на правильное, если оно говорит в пользу его подзащитного. И он же будет доказывать ложность его, если, наоборот, на этом толковании основывается его противник. Один и тот же факт принимается, несомненный, если подтверждает наш тезис; и сейчас же заподозривается его сомнительность, если он, наоборот, высказан противником и т.д.

Вот пример этой уловки: одна из партий, вошедших в районные думы города X., оказалась в большинстве из этих дум преобладающей партией. Вступив в блок с другими родственными ей партиями, она не дала в этих думах ни одного места в управе враждебной партии. — Члены последней доказывали, что имеют право требовать известное число “управских” мест: выборы в думы были пропорциональные, следовательно, и места в управе должны быть распределены согласно тому же принципу.

Господствующая партия отвергла этот довод как непригодный, неправильный.

Однако случилось, что в некоторых районных думах она все же оказалась непреобладающей. “Родственные” партии воспользовались этим и, составив между собою блок, в свою очередь не дали ей ни одного места в управе. Тогда она прибегла к тому же доводу, к какому прибегали в других думах ее “враги”. Здесь он оказался пригодным и правильным. — Таким образом восторжествовала “двойная бухгалтерия”.

64:В тех случаях, когда доказательства и спор касаются области этических оценок, "двойная бухгалтерия" является лишь формулированием "готтентотской морали". в области доводов и доказательств. Это ясно, конечно, само собою.

Иногда "двойная бухгалтерия" нисколько не скрывается, а выступает с открытым забралом. Это бывает в тех случаях, когда она в том, что выгодно для нее, открыто опирается на "свои убеждения", а где это не выгодно – на убеждения противника. Вот пример. Во Франции упрекали католиков в логической непоследовательности: они для себя требуют полной свободы слова, в то время как вообще сами являются ожесточенными врагами этой свободы. Один католический публицист ответил приблизительно так: "когда мы требуем свободы для себя, мы исходим из ваших принципов. Вы так отстаиваете свободу слова. Почему вы не применяете ее по отношению к нам? Когда же мы стесняем свободу слова, то исходим из наших убеждений. В этом мы тоже вполне правы и логически последовательны". – Конечно, это очень выгодная часто “бухгалтерия”! Одним словом, тут проявляется особая, повышенная любовь к логике.

Двойная бухгалтерия уже вполне отчетливо переходит из области "просто уловок" в область софизмов.

Восемь критериев контроля сознания по Р. Лифтону