Леонид Андреев. Утенок
Неоднократно от многих лиц я слышал историю о Курице, высидевшей
утенка, и пришел к выводу, что сведения об этом печальном случае получены
или из не совсем надежного источника, или же авторы рассказов, увлекаемые
художественным чувством, а может быть и какими-нибудь предосудительными
соображениями личного свойства, заведомо допустили весьма значительные
уклонения от истины.
Я не хочу употреблять слово "искажение истины", как свидетельствующее
о несомненной наличности злого умысла, но, во всяком случае, протестую
против той роли, которая навязывалась рассказчиками несчастной Курице, и
против той смехотворной окраски, которая придавалась всему этому глубоко
трагическому факту.
По обстоятельствам, говорить о которых здесь не место, я очень близко
стоял к Курице и ее семейству в момент описываемого случая, а с супругом ее
Петром Петровичем Петухом и до сих пор нахожусь в очень хороших, даже
дружеских отношениях.
Утенок Вася, тот, что впоследствии так неожиданно поплыл, вырос почти
на моих глазах; я же один из всех знакомых провожал его к поварскому столу,
- таким образом, право мое на восстановление рассказа в его единственно
истинной редакции едва ли может быть оспариваемо.
Газеты, когда-либо писавшие о Курице и утенке, покорнейше прошу не
отказать в перепечатке нижеследующих строк, за правдивость которых я
ручаюсь.
Жила Курица со своим супругом г. Петухом на заднем дворе одного
помещичьего дома.
То, что моего уважаемого друга, Петра Петровича, я поставил на втором
месте после его супруги, объясняется характером их семейной обстановки,
далекой от идеала. При всех своих симпатичных свойствах: добродушии,
молодечестве и галантности, заставлявшей Петра Петровича делиться с ближним
каждым найденным зерном, он был далек от идеала истинного семьянина, отца и
супруга. Не придавая значения излишеству в спиртных напитках, которому
предавался Петр Петрович, как весьма распространенному до введения винной
монополии пороку, я не могу вместе с тем отнестись с одобрением к его
азартной картежной игре. Под предлогом создания литературно-художественного
кружка, в котором литераторы, а равно мыслящие интеллигенты могли бы
предаваться удовольствию литературных бесед и пению (сам Петр Петрович
обладал порядочным тенором), он устроил нечто подобное картежному дому, где
и играл по целым ночам в железную дорогу.
Предоставляю читателю самому судить о тех муках, которые претерпевала
в одиночестве его супруга, терзаемая мыслью как о возможной утрате их
состояния, так и о целости прекрасных бакенбард Петра Петровича.
Наиболее, однако, крупным недостатком моего уважаемого друга была
полная неспособность отличить чужую жену от своей: всех жен он считал
своими. Не раз в горьких слезах жена его жаловалась мне на его постоянные
неверности и с грустной улыбкой указывала, что совершались они Петром
Петровичем с самым бравым и независимым видом, словно он был не Петухом в
почтенных годах, а опереточным артистом.
В результате такого поведения главы семьи хозяйство, а также
воспитание детей всей своей тяжестью легло на Курицу.
Женщина малообразованная, имевшая обо всем мире, а также о звездах,
превратные понятия, она была в то же время очень энергична и,
воодушевляемая любовью, нескольких из детей закормила насмерть, а из-за
других дралась с учителями. Каждая, даже пустая болезнь ребенка волновала
ее и заставляла проводить бессонные ночи, и к тому времени, когда Петр
Петрович только еще распустился пышным цветом для новых побед и в отношении
чужих жен проявлял особую предприимчивость, она представляла собой
измученное, нервное существо, дрожащее от каждого шороха.
Утенок Вася с самого начала привлекал к себе ее внимание, как
некоторой особенностью в цвете пушка и развалистой, молодецкой походкой,
так и чем-то загадочным в его поведении. Материнское сердце, обладающее
дивной способностью провидения, предчувствовало какое-то неминучее горе,
которое грозит Васе, и оттого с особенной любовью привязалось к нему.
Когда на дворе случался по какому-нибудь поводу шум: дрались ли собаки
из-за кости или молоденькая, вероломно обманутая курочка билась в жестокой
истерике, - Курица бежала на шум и тревожно всех расспрашивала:
- Не с Васей ли моим что случилось?
Когда Вася впервые поплыл, то, вопреки ходячему мнению, случилось это
с ним не на реке, а в небольшой луже за ракитой; присутствовавшая тут же
мать его вовсе не испугалась, а только безмерно удивилась.
- Что это ты делаешь? - спросила она, когда утенок высунул из воды
свою маленькую блестящую головку.
- Плаваю, мамаша.
Курица покачала головой, но ничего не сказала, а ночью, когда все дети
спали, сообщила Петру Петровичу о Васиных странных наклонностях и
поступках.
- Ну, что там такое! - недовольно сказал Петр Петрович.
Он был в небольшом выигрыше, с удачным результатом читал одной
знакомой курочке стихи Верлена, и теперь хотел только одного - спать.
- Да, нехорошо с нашим Васей, Петр Петрович. Плавает.
- Что такое?
- Плавает, говорю. Сядет на воду - и плавает.
- Ну так что же, что плавает? Тебе-то что! Спи! - И Петр Петрович
затянул пленками свои бесстыжие глаза.
- А это ничего: плавать-то? - допрашивала значительно успокоенная
Курица, она все еще верила в авторитет мужа в вопросах высшего порядка.
- Отвяжись!
- Боюсь, не простудился бы, - нерешительно настаивала Курица.
Петр Петрович рассердился:
- Эти бабы, черт возьми! Дать им волю, так они всякого в мокрую курицу
превратят. Ну, плавает, и пусть плавает. Я и сам когда-то плавала -
прихвастнул Петр Петрович: - а видишь, какой молодец вышел!
Курица вздохнула, но Вася с той поры приобрел полную свободу плавать
сколько угодно.
Я и сам не раз присутствовал при его упражнениях и с удовольствием
любовался его резвостью и грацией. Он нырял, взбрызгивая воду, копался
носом в тине и только на одно жаловался: лужа слишком мала, разойтись
негде. Но вскоре устроилось и это: как-то в клубе я встретил Петра
Петровича, и он с гордостью мне сообщил:
- Мой-то, мой-то, - каков молодец!
- А что такое?
- На реке уже плавает. Ей-богу! Эх, кабы не года мои, сам бы поплыл:
укатали сивку крутые горки.
Если и укатало что-нибудь Петра Петровича, так вовсе не горка, а
"железная дорога", но я, конечно, ничего не сказал об этом и только
порадовался за Васю.
Юношей он был хорошим, и я многого ожидал от него.
Как видит читатель, здесь не было ничего похожего на распространенные
об этом случае рассказы. Ни неожиданности, ни страха, ни суетливого метания
Курицы по берегу в виду беззаботно плавающего утенка, - всего, что придает
такой несправедливо-комический характер этой истории.
Вася плавал, а родители любовались им, и только разве мать немного
беспокоилась в отношении простуды. Да и то, когда ей удалось сделать для
Васи небольшой набрюшник, она успокоилась и на этот счет.
Несчастье началось только с того момента, когда вмешался Индюк, о
котором почему-то все рассказы тщательно умалчивают.
Не спорю, что важный вид этой птицы, ее сварливый характер и дурацкая
самоуверенность отбивают охоту каким бы то ни было путем касаться ее; но
когда речь идет о таком важном вопросе, как репутация Курицы, - все
подобные соображения и страхи должны быть откинуты. Несправедливо и жестоко
взводить обвинения в рутине и косности на Курицу, когда вся вина ее только
в слабости ее материнского естества, а истинным погубителем как Васи, так и
ее самой является самодовольно-ограниченный Индюк.
Не думайте, что у меня с Индюком есть какие-нибудь свои личные счеты,
- правда, я не выношу этой птицы, ее грубый и глупый крик приводит меня в
негодование, но чтобы у нас были какие-нибудь личности - о, нет!
Однажды, в прекрасное летнее утро, когда Вася плавал, Петр Петрович
неутомимо упражнялся в адюльтере, а Курица спокойно и весело штопала его
старые носки, - в квартиру явился господин Индюк.
Впоследствии Курица рассказывала, что сердце ее в этот момент дрогнуло
от предчувствия, но как бы то ни было, ома радушно встретила неприятного
гостя и предложила ему папирос.
- Не курю, - сухо ответил г. Индюк. - Не курю, не пью водки, ничего не
читаю, даже скаковых афиш; никого не люблю, ничего не отрицаю и
со-вер-шен-но, - он повысил голос и басом буркнул: - не мыслю!
- Да вы что! - умилилась Курица. - Но, может быть, чаю...
- Не пью! Я даже... - и г. Индюк, наклонившись к уху Курицы, что-то
шепнул ей и самодовольно расхохотался. - Но к делу, сударыня, к делу. Я
пришел поговорить о вашем сыне.
- Что с ним? - ужаснулась Курица и всплеснула руками. - Умер?
- К сожалению, нет. Он жив, но он - плавает.
- Только-то? - облегченно вздохнула Курица. - Ну, и пусть плавает.
- Что я слышу, сударыня! - в свою очередь, ужаснулся Индюк. - Да
понимаете ли вы значение этого слова: пла-ва-ет? Садится на воду и -
пла-ва-ет!
- Пускай! - беззаботно махнула рукой Курица.
- То есть как "пускай"? Н-не понимаю. Скажите, вы сами когда-нибудь -
плавали? Ваш муж - плавал? Да что ваш муж - я-то, я, - он ткнул себе в
грудь и покраснел, - вы видели когда-нибудь, чтобы я плавал?
Курицу начал охватывать страх, и она молчала. Молчала и тряслась, как
может трястись только Курица - всем телом.
- Вы - безумная женщина, - продолжал Индюк, довольный произведенным
эффектом, как залогом будущего успеха. - Вы не знаете всех опасностей,
грозящих птице, когда она пла-ва-ет. Она становится мокрой. Часто она
поднимает лапки вверх и голову опускает вниз. А внизу-то - щука!
- Батюшки! - простонала Курица.
- Сударыня, не стану врать, что мне жаль вас, или вашего Ваську. Черт
его подери, вашего Ваську! Но пользы я вам хочу и поэтому прошу вас -
угомоните! Плачьте, секите, бейте себя руками в грудь, рвите свой седой
хохол - но угомоните! Сил моих нет смотреть на него, с души воротит, когда
я только подумаю - плава-ет! И не забывайте - щука!
Тут явился веселый-развеселый Петр Петрович, но, когда Индюк и ему
повторил свои безрассудные рассуждения, впал в дрожь и малодушие. Одна
приподнятая лапа так и осталась в воздухе, а голову ему точно свернули.
Наконец, оправившись и сложив крылья по швам, он отрапортовал:
- Незаконный-с. Селезень часто в мое отсутствие заходил, так вот-с,
полагаю...
- Лопни твои бесстыжие глаза! - заголосила Курица: обида вернула ей
голос. - Да не верьте ему, адюльтернику, шерамыжнику - он и сам в молодости
пла-ва-л. Сам говорил.
- Что такое? - покраснел Индюк.
- Врал-с! - воскликнул Петр Петрович. - Чистосердечно каюсь, врал-с,
похвастать хотел. Вы не беспокойтесь, ваше превосходительство,
подбородочек-то ваш не тревожьте - я ему, Ваське, покажу.
- Хорошо, - величаво согласился г. Индюк. - Я вам его пришлю, а уж
вы...
- Уж я-с, хе-хе-хе... Не беспокойтесь, ваше превосходительство.
- Хе-хе-хе! так уж вы...
- Хе-хе-хе. Ножку, ножку о порог не ушибите.
Так вот как в действительности произошла история, давшая повод к
стольким искажениям и клеветническим нападкам на Курицу.
Дальнейшие события передаются в общих чертах правильно, но и здесь
нужно внести некоторые поправки.
Так, умерла Курица не на десятый день, а на третий; Васька при ее
последних минутах не присутствовал, так как был заперт в чулан.
Совершенная, далее, неправда, будто Петр Петрович покаялся в своем
малодушии и демонстративно, перед глазами самого Индюка, плавал в луже
имеете с Васькой.
В действительности он немедленно поступил в общество любителей
национального адюльтера и недавно был избран в его председатели.
Последний раз я видел его на масленице в Художественно-Общедоступном
театре, на представлении "Трех сестер". Он был крайне потрясен пьесой и, по
его словам, даже плакал, чему можно поверить, приняв во внимание его
недостаточно трезвое состояние, а также достоинства самой пьесы.
1901 г.