По статистике Российской ассоциации прямого и венчурного инвестирования (РАВИ), порядка 80% денег выделяется в России на реструктуризацию и расширение. Проектам ранних стадий, «посевам» и стартапам остается всего около 20%.

Вот поэтому я вновь и вновь возвращаюсь к теме бизнес-ангелов. По данным Economist Intelligence Unit, в США в 2007 году было порядка четверти миллиона бизнес-ангелов, вложивших в стартапы и «посевы» в общей сложности около 30 млрд долларов. Вот это статистика инновационной экономики. В России, к сожалению, эти цифры слишком малы.

Я участвовал в создании моего первого клуба бизнес-ангелов в 1987 году. Мы собрались в Чикаго с друзьями по магистратуре и скинулись на инвестиции в Чикагскую финансово-сырьевую биржу. Мы экспериментировали с разными видами инвестирования, и вот как-то раз вложили 10 тысяч долларов и купили брокерское место на только что открывшейся круглосуточной площадке валютных торгов. По тем временам это был прорыв в финансах. И вот мы сдали это место в аренду на полгода валютному дилеру за 5 тысяч долларов в месяц. А спустя полгода продали место за 100 тысяч. Мы рискнули и выиграли.

У меня в этом достаточно опыта, и я вижу, что в России сейчас создаются объединения бизнес-ангелов, например, группа «Частный капитал» в Москве, там же Союз бизнес-ангелов России (СБАР); в Нижнем Новгороде это «Стартовые инвестиции», возглавляемые Эдуардом Фиякселем, которого в прошлом году признали одним из лидеров движения бизнес-ангелов в стране. Кроме того, появилась новая профессиональная ассоциация «Российский союз сетей бизнес-ангелов», во главе ее известный инвестор Константин Фокин.

Россия старается развивать инфраструктуру. Создаются новые структуры фондов венчурного инвестирования. Но дело в том, что эти фонды должны работать с суммами от 25-50 тысяч долларов до 3-5 млн долларов, может быть, до 10 млн долларов.

С верхней планкой проблем нет: в Москве много компаний профессионального управления капиталом крупных проектов стоимостью до 100 млн долларов. Проблема с проектами начальных стадий, которым требуется до 50 тысяч для создания прототипа или перехода от штучного производства к серийному. Мне кажется, усилиями Российской венчурной компании и «Роснано» диверсификация уже началась, и я искренне верю, что это поможет новому поколению частных инвесторов выйти на этот рынок.

Развязывая тугой узел интеллектуального бесправия

Если российский инноватор с кандидатской степенью по математике чувствует, что в своей стране он никогда не разбогатеет, а при этом где-нибудь в «Силиконовой долине» его ждут все возможности и высокая зарплата, как ему поступить? Остаться на родине в бедности либо уехать в Америку, где, как он знает, его труд и знания принесут ему состояние?

Россия должна приложить все усилия к тому, чтобы лучшие ее умы оставались здесь и делали здесь свой бизнес. Но для этого у них должно быть право свободно общаться с другими людьми. И первый уровень знаний о свободе – это университет.

Полагаю, принятый в прошлом году фундаментальный закон №217 исключительно важен для будущего России. Он касается прав собственности на интеллектуальный продукт, произведенный в системе государственной высшей школы.

Впервые в российской истории закон наделяет разработчика университетского проекта (частное лицо и/или группу/лабораторию) правом прямого владения долей интеллектуальной собственности, на которой основан проект, и долей самого проекта наряду с вузом. Прежде все научные разработки были неделимой государственной собственностью.

А также законом разрешено создание малых инновационных предприятий на базе или при участии вузов, причем долями в компаниях могут владеть и частные инвесторы.

Эти права – краеугольный камень. Создатель имеет право владеть своей интеллектуальной собственностью и получать прибыли от компании, которая развивается на основе разработанной им технологии, причем это должна быть форма прямого владения. Я не говорю, что университет не может быть частью этого: на мой взгляд, профессорско-преподавательский состав, сотрудники лабораторий, студенты и университет в целом должны участвовать в развитии новой компании и иметь в ней долю.

Пока разработчики проекта не определятся, кто владеет технологией, никто не будет уверен, что сможет на ней заработать. К сожалению, как инвестор я не раз видел примеры великолепной технологии, разработанной в стенах российских вузов, когда в ответ на вопрос, кто же владеет интеллектуальной собственностью (поскольку, инвестировав, я хотел бы получить долю этой собственности), мне отвечали, что это федеральная собственность. И я тут же прекращал все инвестиционные экспертизы с мыслью: «И зачем я буду вкладываться в то, что мне не будет принадлежать?» Так думает любой инвестор.

Я должен иметь непосредственную возможность владеть неким процентом интеллектуальной собственности, чтобы потом при желании продать его.

Каждый инноватор также может сказать: «Зачем создавать новый Google, если мне им не владеть? Какой смысл искать финансового инвестора, если у меня для него нет никаких гарантий, что он станет совладельцем компании?» Но новое законодательство призвано разрешить это противоречие.