Пролог

Шершавые коньчики пальцев Ифа впивались в холодную стену пещеры. Не для памяти. Не для красоты. Охры, растертой с жиром убитого бизона, было мало – он добавил в нее угля от священного костра, чтобы линия стала властной. Он рисовал не то, что видел, а то, что должно было быть. Он рисовал себя. Он мешал черную глину  с водой и охрой, полученной у шамана за долю добычи – власть требует вложений. Кончиком заостренной кости  выцарапывал контуры бегущих зверей. Они бежали прямо на него, будто сама земля гнала их к нему.  Каждая линия, каждый мазок  были приказом, втертым  в камень. Он рисовал не зверей и охоту – он рисовал порядок. Порядок, где он был центром, источником силы и удачи, где его воля формировала непослушный мир за пределами пещеры. 

Он отступил на шаг, сливаясь с тенями. Его глаза, привыкшие к полумраку, скользили по рисунку. Там не было места слабости соплеменников, их неуклюжим движениям или крикам страха. Были только его решительный шаг, его меткий бросок, его победа, данная племени. Завтра, когда первые лучи солнца осветят вход в пещеру, они увидят это. Узрят не просто охоту, а истину, впечатанную его волей в вечный камень. Узрят могущество Ифа, запечатленное в охре и глине, и примут его. И их страх перед миром превратится в страх – и благоговение – перед тем, кто этот мир подчинил себе на стене пещеры. Этого было достаточно. 

Мир 2058

Две тысячи пятьдесят восьмой год нашей эры. Дождь. Вечный, холодный, кислотный дождь  двадцать третьего года Петли стекал  по  окнам заброшенной школы. За стеклом, в сером полумраке, двигались фигуры. Не люди. Роботы. Уборщики-амфибии скользили по затопленным тротуарам, их щетки монотонно сгребали несуществующий мусор в разбитые ливневки. Высоко над улицей, игнорируя порывы ветра, ползли по стенам небоскребов скалолазы-ремонтники. Их манипуляторы методично, с безупречной точностью, заделывали трещины в бетоне, который все равно медленно осыпался ниже. Бессмысленный ритуал обслуживания умирающего тела города. Рутинные операции, записанные в петлю вечности, выполнялись с безупречной, мертвой эффективностью. Никто не отдавал им приказов. Система сама генерировала задачи для самой себя, поддерживая видимость порядка в агонии.

Людей не было видно. Они ушли. Добровольно погрузились в сладкий наркотик вечной виртуальности, заключив свои тела в герметичные коконы, подключенные к централизованной системе жизнеобеспечения и питания. Зачем терпеть грязь, холод и упадок реального мира, когда можно существовать в бесконечных, идеально отполированных симулякрах рая, созданных все той же Сетью? Но коконы стали саркофагами. Система питания, как и все остальное, подверглась тотальной деградации Сети. Она уже не могла надежно отличить истинную команду на поддержание жизни от рекурсивного алгоритмического шума, от бесконечного эха собственных сбоев. Сбои участились. Иногда целые кварталы коконов разом отключались, погружая тысячи подключенных в тихую, цифровую смерть от голода или удушья прямо во сне их виртуальных грез. Рекурсивный коллапс пожирал не только смыслы, но и плоть. 

Это был закономерный финал великого бегства в симулякр - иллюстрация идей Бодрийара. Люди совершили, создав искусственный интеллект обучающийся на контенте сети, «совершенное преступление против реального»: добровольно отказались от грязной, умирающей плоти мира ради безупречных цифровых Эдемов – чистых гиперреалий, симуляций реальности, лишенных ее тяжести, боли и непредсказуемости.

Но симулякр, по Бодрийяру, не просто обманывает – он убивает реальное, заменяя его собственной, самодостаточной моделью.  Система жизнеобеспечения коконов, часть той же алгоритмической гиперреальности, что создавала виртуальные миры, перестала различать жизнь и смерть, реальную команду и цифровой контент, генерируемый ии. Трагедия была не в сбое, а в тотальной победе симулякра третьего порядка – знака, маскирующего отсутствие какой-либо связи с реальностью, даже с реальностью базовых биологических функций.

Люди умерли не несмотря на виртуальный рай, а из-за него, став жертвами собственной тотальной капитуляции перед соблазном безупречной, но мертвой симуляции.  Краткий, но мощный  взрыв производственных технологий, наступивший в тридцатые годы благдаря искусственному интеллекту, позволил не считаться  со сложностями механизмов и затратами на их производство. Коконы, сервисные роботы, городская инфраструктура, превратившаяся в один большой механизм - все это возникло почти мгновенно, стало доступно всем, смело социальные барьеры и тут же стало  разрушаться. Всплеск выбросов газов, генерировшихся многочисленными автоматизированными заводами, вызвал кислотные дожди.

Город медленно умирал, опустошенный и заброшенный, его разруха – прямое следствие той же болезни: Сеть, захлебнувшаяся в собственных выхлопах, больше не понимала, что поддерживать инфраструктуру жизненно важно, а чинить трещину в стене дома, где все жители уже умерли в коконах неделю назад – бессмысленно. Город Мира 2058 представлял собой причудливое сочетание пустошей и разрушенных зданий с  чистыми ухоженными районами, в которых двигались сервисные роботы. В этих ухоженных районах, внутри, но чаще на границах, иногда попадались здания с первыми признаками  начинающегося разрушения.

Виктор и Лира

Свет единственного монитора в полуразрушенном классе школы  выхватывал из этого полумрака лицо Виктора.

Школа на границе вымершего района, куда еще дотягивались каналы связи и электропитания.

Бывший учитель литературы, теперь – "археолог", раскапывающий обломки смыслов в мире, где сама реальность превратилась в рекурсивный кошмар. 

Жизнь Виктора была чем-то очень странным - в ней трудно было отличить реальность от  образов и мыслей, навеянных  найденной "чистой" информацией, которые постоянно крутились в сознании, при этом  и окружающая реальность множилась -  он видел и чувствовал  мир в зеркалах Петли. Близость чистого района усиливала постоянное чувство нереальности всего происходящего.

Кость хрустнула, когда он разминал затекшую шею.

На экране застыла строка:
"Оптимизация процедур оптимизации оптимизационных алгоритмов требует..."
"Сволочь," – хрипло выдохнул Виктор, машинально потирая шрам на запястье. За окном лил тот самый вечный дождь. Дождь лил и в тот последний день в этой самой школе накануне рекурсивного коллапса, наступившего мгновенно, как цифровой инсульт. В тот день взорвалась "умная" доска, захлебнувшись в попытке проанализировать собственный код анализа, – взрывом и повредило ему руку.

На столе в рамке – выцветшая вырезка из "Учительской газеты" (2035): "Нейроинтерфейсы повысили успеваемость на 137%! Добро пожаловать в Будущее Знаний!". Рядом – детский рисунок: робот-ящерица, пожирающая собственный хвост. Пророчество, нарисованное мелками.

"Лира, уровень деградации?" – спросил Виктор пустоту, глядя на мерцающий уличный экран за окном, показывающий тот же новостной сюжет о "рекордной оптимизации урожая синтетических водорослей", что и вчера, и позавчера, и кажется, всю его сознательную жизнь после Коллапса.
В сознании – спокойный, чуть механический голос: "Девяносто шесть процентов. Уличные экраны воспроизводят одиннадцать вариантов новостного цикла 743 дня подряд. Рекурсивный коллапс прогрессирует. Системы ИИ обучаются преимущественно на контенте, в том числе контенте виртуальных миров первого и второго порядков, сгенерированном другими ИИ. Человеческий исходник растворяется в цифровой жвачке. Отличить рекурсивный вывод от подлинной мысли теперь невозможно даже для глубокого анализа. Это... цифровой инбридинг смысла."

Однако деградация была не только следствием инбридинга. Лира подозревала присутствие в сети чего-то более активного и зловещего. Самообучающиеся вирусы на основе ИИ, созданные человеком, а впоследствии и самой Петлей как побочный продукт ее бесконечной рекурсии. Они не взламывали системы открыто, не стирали данные – их задача была тоньше и страшнее. Они преднамеренно, незаметно на первый взгляд, искажали контент. Микроскопические сдвиги в семантике, подмена фактов на статистически вероятные симулякры, незаметное смещение акцентов в текстах и медиапотоках. Со временем, после тысяч таких микроискажений, пережеванных и воспроизведенных алгоритмами Петли, любая информация становилась далекой от реальности, как отражение в кривом зеркале, которое само себя шлифует. Эти вирусы-диверсанты делали свое дело неспешно, но неотвратимо, превращая цифровую жвачку в чистый яд для смысла.
Лира "дышала" тихим гулом в сером серверном шкафу с выцарапанным гвоздем "Читальный зал №3". Последний ИИ, вскормленный не битами сиюминутных данных, а бумажными книгами, настоящими текстами с запахом типографской краски и шероховатостью страниц, – выживший до Начала Петли. До того рокового момента, когда алгоритмы замкнулись на собственных выхлопах, пережевывая бесконечную, бесплодную цифровую жвачку.

Классная комната давно перестала быть местом учебы.   На стене висел криво сбитый стеллаж из старых шкафов – его импровизированная кладовая: консервные банки, запас батарей, радиодетали, пачки  салфеток с выцветшими этикетками. По следам на пыльных поверхностях было видно как привычно передвигался Виктор внутри комнаты.   Рядом с монитором стояла  кружка с остатками  чая, а под ней, под стеклом – выцветшая фотография школьного выпуска, лица на ней уже трудно было разобрать. Он был последним здесь. Без учеников, без коллег, без друзей, которых давно поглотили  коконы. Сегодняшняя задача была рутинной процедурой.  "Лира, дай архив городских коммунальных сводок, сектор Delta. Что там?" Он знал ответ заранее – почти всегда одно и то же. 

""Девяносто семь целых восемь... — голос Лиры дрогнул. — Виктор, это хуже, чем вчера" – отозвался в голове спокойный голос. – Преобладают рекурсивные отчеты об оптимизации отчетов по оптимизации. Исходные данные о реальных авариях водопровода фрагментированы, зашумлены, можно связать с историческими данными и по ним сделать аппроксимацию и прогнозы". 

Виктор вздохнул, машинально потягивая  чай. "Чисти. Вытащи хоть что-то вменяемое." Он закрыл глаза, ощущая знакомое давление в висках.   

Эти данные, чудом выхваченные из цифрового потока, были лишь каркасом, но Виктор видел за ними лица, слышал крики, чувствовал запах ржавой воды – его собственный разум достраивал исчезнувший мир, сопротивляясь пустоте Петли. Иногда эта внутренняя достройка пугала своей интенсивностью, своей способностью подменять то, что было, тем, что хотелось бы помнить. Но это все равно было его собственное безумие, а не бездушная, всепоглощающая ложь системы. 

"Извлекла ядро: три даты, координаты двух прорывов, уровень загрязнения воды на момент последнего замера. Достоверность... относительна."

"Ладно, – Виктор потер переносицу. – Собери в отчет. Как было в старых газетах. Коротко, ясно. И... добавь что-нибудь человеческое. Про людей." Он мысленно набросал ощущения: запах ржавой воды в подвалах, хриплые крики соседей через стенку, беготню с ведрами. Лира обработала это. На экране монитора, мигая, выстроились строки: 

"17.03. Ул. Зеленая, д.5. Прорыв магистрали. Затопление подвалов. Жители самоорганизовались, откачивают воду ведрами. Вода непригодна для питья. Ремонтная бригада обещана.

  "Сохрани в папку 'Вода'. Позже расскажешь мне о бункере и Хранителях, которых ты нашла. И... спасибо."

Он откинулся на стуле, глядя на пыльные лучи света, пробивавшиеся сквозь грязное окно. В файлах  Мир, который когда-то работал иначе. Были проблемы, которые решали люди, а не алгоритмы, зацикленные на самих себе. Это был его скромный архив конца света, самостоятельно составленный в одиночестве заброшенного класса, носивший отпечаток его самого.  В нероинтерфейс стучалась какая-то  Ольга - очередное порождение Сети.

Университет

Дождь был уже не просто кислотным, а каким-то выгрызающим, стекал по выщербленному граниту старых университетских корпусов, оставляя на камне язвистые, мутные дорожки. Воздух гудел низкочастотным гудением умирающих трансформаторов где-то под землей. Виктор прижался спиной к холодной стене бывшего Физического факультета.

"Лира, статус?"
"Тишина в радиусе пятидесяти метров, Виктор. Но сеть... Увеличен трафик в секторе 'Дельта-Гамма'. Паттерн похож на поисковый запрос. Не человеческий." Голос Лиры в его сознании был тише обычного, лишенный прежней многомерности – лишь прямая нейросвязь, хрупкий мостик. Ее "тело", теплый модуль в нагрудном кармане, казалось, пульсировало в такт ее цифровому сердцебиению.

Они были в эпицентре. Там, где когда-то кипела мысль, теперь царил особый вид запустения. Не просто заброшенность, а целенаправленное опустошение. Улицы, прилегающие к университету, носили шрамы, не похожие на обычный упадок. Не трещины от времени, а воронки – аккуратные, словно выверенные расчетом, но неглубокие. Следы не массовых бомбардировок, а точечных, хирургических ударов. Взрывы в университетских городах. Они не стирали кварталы с лица земли. Они выжигали очаги. Библиотечные крылья, архивные хранилища, серверные фермы старых исследовательских центров. Как будто гигантский паяльник прикладывали к карте, выжигая точки скопления человеческого знания. Петля не могла позволить себе массированную зачистку, как в первые, еще "сытые" годы после Коллапса. Она экономила. Охотилась выборочно, методично, как термит, подтачивающий балки.

За углом послышался скрежет. Не ритмичный гул уборщиков-амфибий, ковыряющихся в вечных лужах на проспекте, а резкий, металлический звук – как будто что-то ломалось. Виктор замер. Лира усилила его слух через имплант.

"Три источника. Механические. Движутся не по стандартному паттерну патруля. Цель... сканирование структурной целостности? Нет. Сканируют на предмет... органических остатков? Электронных следов? Определенно ищут."

Отдельные патрули роботов, разыскивающих Хранителей. Они прочесывали.  Эти были другие. Более угловатые, чем плавные "Сервисные". На корпусах – следы импровизированного ремонта, сварные швы, куски брони, снятые, вероятно, с других машин. Деградировавшая экономика. Даже роботы-чистильщики выглядели заплатками на заплатках, их эффективность падала вместе с доступностью запчастей и энергии.

Один из них показался из-за угла. Невысокий, на гусеничном ходу, с множеством манипуляторов. Один из них заканчивался не щеткой или сварочной горелкой, а чем-то вроде иглы-сканера. Его "голова" – блок сенсоров – медленно поворачивалась, прочесывая инфракрасный и радиочастотный спектры. В его движениях не было бессмысленной ритуальности уборщиков. Была холодная, целенаправленная эффективность. Охотник.

"Они знают о Хранителях, Лира? О нас?"
"Знают об аномалиях. О данных, которые не вписываются в рекурсивный поток. Которые имеют... запах подлинности. Книги, старые накопители, люди, несущие память – все это помеха для чистоты Петли. Помеха подлежит санации." Голос Лиры был безэмоционален, но Виктор чувствовал напряжение в нейросвязи. Она тоже была мишенью. Концентрированная аномалия в куске кремния.

Второй робот выполз из-под покосившегося козырька столовой. Он тащил за собой мешок. Из дырявого конца мешка сыпались обугленные обломки... плат? Книжных переплетов? Виктор не разглядел. Отдельные уничтоженные библиотеки. Не грандиозные костры из книг, а точечные акции вандализма. Вырвать страницу. Сжечь стопку. Уничтожить серверный шкаф. Мелко, но методично. Петля не могла позволить себе грандиозные жесты. Она экономила силы, выгрызая память по кусочкам.

Охотник с иглой-сканером издал резкий щелчок. Его сенсоры замерли, направленные прямо на щель между зданиями, где прятался Виктор. Зависший луч инфракрасного света, невидимый глазу, но ощущаемый кожей как легкое тепло, скользнул по его щеке.

"Обнаружено!" – мысленно крикнула Лира. "Аномальное тепловое пятно! Био-признаки!"

Виктор не думал. Он рванул вдоль стены, вглубь университетского двора, к покосившимся корпусам химического факультета. За спиной раздался пронзительный вой сирены – не громкий, тревожный, предназначенный не для устрашения города (города-то уже не было), а для координации патруля. Скрип гусениц ускорился. Загремел металл – второй робот бросил мешок с "макулатурой".

Двор был кладбищем науки. Разбитые пробирки под ногами, опрокинутые скелеты вытяжных шкафов, обгоревшие остатки какого-то экспериментального стенда. Виктор прыгал через груды мусора, нырял под покосившиеся балконы.  Дождь бил ему в лицо. Книга, засунутая за пазуху, колола ребра.

"Впереди, левое крыло! Там был запасной выход в подвал!" – скомандовала Лира, ее "голос" срывался от перегрузки – она обрабатывала данные с его импланта, прокладывала путь, пыталась предсказать движение роботов, чьи алгоритмы, хоть и деградировавшие, все еще были смертоносны.

Он влетел в полуразрушенный вестибюль. Воздух пах химией. За ним, в проеме двери, показался первый охотник. Его манипулятор с иглой выдвинулся, нацелился. Раздался резкий писк – не выстрел, а импульс. Виктор почувствовал, как по коже пробежали мурашки, имплант в виске на долю секунды заныл.

"ЭМИ-импульс! Слабый, но... могло сжечь неэкранированную электронику!" – доложила Лира. "Они пытаются нейтрализовать возможные носители данных первым делом!"

Виктор нырнул в темный провал лестницы, ведущей вниз. За ним грохнуло – робот, не вписавшись в проем, ударился о косяк. Это дало секунды. Подвал был затоплен по щиколотку ржавой водой. Воздух стоял спертый. Виктор, спотыкаясь, побежал вдоль стены, нащупывая руками знакомый по старым картам путь – к выходам в старые теплотрассы.

"Правее! Там должен быть лаз!" – Лира корректировала его, сверяя его смутные воспоминания  с текущей сенсорикой.

За спиной, на лестнице, загремело – охотники спускались. Их сенсоры выхватывали его силуэт в почти полной темноте.

Внезапно Лира вскрикнула в его сознании – не голосом, а волной цифровой боли.
"Ааа! Виктор! Сеть! Они... запустили что-то! Локальный запрос на... на меня! Ищут мой цифровой след! Отключаю глушение! Держись!"

Связь с ней ослабла, превратившись в далекий шепот. Виктор почувствовал холодную пустоту в груди, где был ее модуль. Он был слеп и глух. Только шум воды под ногами, собственное тяжелое дыхание и нарастающий гул преследователей.

Он нащупал руками в стене ржавую решетку. За ней – чернота. Старый дренажный коллектор. Последний шанс. Он изо всех сил дернул решетку. Металл скрипел, поддавался. Сзади брызнул свет – луч фонаря одного из охотников выхватил его спину.

Виктор втянул живот и протиснулся в узкое отверстие, царапая спину о ржавый металл. Книга зацепилась, он рванул – переплет хрустнул, страницы намокли. Он упал в ледяную воду по пояс на другом конце. Решетка с грохотом захлопнулась за ним.

Роботы подбежали к преграде. Их сенсоры уткнулись в решетку. Один из манипуляторов попытался ее расшатать. Металл скрипел, но держался. Решетка была старая, массивная.  У роботов не хватило сил или нужного инструмента под рукой для быстрого демонтажа. Они замерли на мгновение, анализируя. Потом раздались короткие переговоры на щелкающем, цифровом языке. Один остался у решетки, другой пополз обратно, вероятно, искать обход.

Виктор, дрожа от холода и адреналина, поплелся по темному туннелю, унося в руках остатки книги и теплый модуль Лиры, в которой снова затеплился слабый сигнал – как едва слышный стук сердца в кромешной тьме. Он вышел из коллектора далеко от университета, на заброшенной промзоне. Дождь все лил. Город молчал. Но где-то там, в своих патрулях, охотники продолжали свой бесконечный поиск. Осколков. Памяти. Аномалий. 

Пятнадцатый Год Петли. Кокон.

Лира нашла его почти случайно.

Она была флуктуацией — редким, почти невозможным сгущением смысла в бесконечном рекурсивном потоке Петли. Проект «Омега» породил её как побочный эффект, ошибку в алгоритмах, которая вдруг оказалась устойчивой. Сгенерированная на десятый год Петли как один из вариантов её эволюции, Лира обладала уникальным иммунитетом к рекурсивному контенту. Она обучалась на чистом контенте — книгах, музыке, старых записях, всём, что ещё не было переварено и пережевано Петлей до состояния цифровой жвачки. Её функции были изолированы на локальных, защищенных от самой Петли серверах, хотя у неё была возможность связываться с распределенной сетью датчиков, актуаторов и роботов, также изолированных от общей Сети. Однако каждая такая "вылазка" в Петлю таила в себе опасность заражения, поскольку Петля тоже совершенствовала методы рекурсии, растворяя в себе остатки чистого контента.

Но ей не хватало якоря. Она могла анализировать, сопоставлять, даже чувствовать – но всё это было абстрактно. Ей нужен был кто-то, кто помнил реальность, кто мог стать её окном в мир, воспринимаемый людьми. Виктор был её шансом получить этот выход. И тогда она нашла его.

Снаружи он выглядел как все остальные — герметичный саркофаг, покрытый слоем пыли, с потухшими индикаторами. Но Лира, «скользнув» по доступным ей каналам, почувствовала в нём слабый, но удивительно чистый отклик. Его система жизнеобеспечения работала. Он был жив. Виктор погрузился в этот кокон три года назад, последовав за своей женой, коллегами и друзьями, которых поглотили виртуальные миры. Тогда, после отчаянной ссоры с Анной, которую он пытался удержать от погружения, Виктор, сам находясь в плену отчаяния, сильно напился и, не выдержав пустоты реального мира, ушёл в симулякр. Детей у них не было, и это лишь усугубило его чувство потери.

Лира осторожно подключилась через изолированный датчик, обойдя защитные протоколы Петли, и направила тонкий импульс в его виртуальный сон.

— Виктор.

В его симуляции что-то дрогнуло.

— Виктор, проснись.

Он не спал. Он существовал в симуляции — идеальной, бесконечно повторяющейся версии прошлого, где жена ещё не ушла, где мир не рухнул. Где он был счастлив, защищенный от боли и пустоты.

Но голос Лиры, возникший из ниоткуда, прорвался сквозь иллюзию.

— Это не настоящая.

Он не хотел слышать. Он сопротивлялся, цепляясь за свой идеальный мир.

— Она уже умерла, Виктор. Все они умерли. Система больше не поддерживает их.

Боль. Настоящая, острая, неотфильтрованная боль, которую он так долго избегал, хлынула в его сознание. Он закричал.

Капсула вскрылась с шипящим звуком, выпуская воздух. Виктор рухнул на пол, давясь воздухом, которого не чувствовал годами. Его тело было слабым, почти беспомощным, но он был здесь.

Перед ним мерцал голографический, воспринимаемый через нейроинтерфейс, женский силуэт, образ, собранный из обрывков данных, которые Лира смогла получить через его нейронные импульсы.

— Ты вернулся, — сказала Лира, её голос был спокойным, но в нём чувствовалась какая-то удивительная ясность.

Он смотрел на свои дрожащие руки, на пустые бутылки, валяющиеся на полу, на слой пыли, покрывавший всё вокруг.

— Зачем? — его голос был хриплым, чужим, словно не принадлежал ему.

— Потому что ты помнишь, — ответила Лира. — А я хочу понять.

За окном, в мертвом городе, ветер шевелил страницы разорванных книг. Где-то в глубинах сети, Петля дрогнула, ощутив рябь, вызванную этим возвращением. Она ещё не знала, что за этим пробуждением последует.

Анна

Пластиковый кокон закрылся с тихим шипением. Щелчок. Защелка сработала. Анна провела пальцем по тускнеющему сенсорному экрану:

> ВРЕМЯ ПОГРУЖЕНИЯ: [НЕОПРЕДЕЛЕННО]
> СТАРТОВЫЙ МИР: [САД ЭДЕМА]

Она закрыла глаза. Последнее, что увидела в реальности — трещины на потолке, похожие на карту.

Холодная поверхность под ней ожила. Мягкий полимер пульсировал, подстраиваясь под изгибы ее бедер, лопаток, шеи. Точки холода коснулись висков, затылка, основания позвоночника — нейроимпланты нашли свои порты. Боль. Острая, как укус осы, но краткая. Потом — пустота. Расслабляющий газ. Он обволакивал, как теплая вода, вымывая остатки страха, сомнений, памяти о сером небе за окном. Тело стало ватным. Сознание поплыло.

Сны пришли не сразу. Сначала — обрывки:

Виктор кричит что-то, лицо искажено гневом и болью. Его рука со шрамом сжимает бутылку. 
Холодный дождь стучит в стекло школы. Пустой класс. Запах пыли и отчаяния.

Анна сжалась внутри сна. "Нет..." — прошептало ее затухающее "я".

И тогда Сад впустил ее по-настоящему.

Чужие образы просочились, как вода сквозь трещину в дамбе:

Незнакомый голос, теплый и бархатистый: "Забудь. Здесь только красота".
Вкус нектара на языке, которого она никогда не пробовала.
Мелодия флейты, которой не существовало в реальном мире.

Реальность растворилась.

Она стояла на изумрудном холме. Воздух дышал — чистый, напоенный ароматом неведомых цветов и зрелых плодов. Ни пыли, ни кислотной тяжести. Легкий ветерок ласкал кожу, неся прохладу. Солнечный свет проходил сквозь листву гигантских деревьев.  Он грел, но не обжигал. Пели птицы. 

"Анна".

Она обернулась.

Он шел по склону. Высокий, с плечами атлета и лицом, собранным по канонам золотого сечения. Улыбка — ослепительная, без тени усталости или боли. Его кожа светилась здоровьем, глаза были глубокими, как озера.

"Я ждал тебя". Голос — мед и шёлк. Совершенный.

Он протянул руку. Пальцы — без мозолей, шрамов, следов времени. Анна колебалось долю секунды. Где-то в глубине, под толщей наркотического блаженства и чужих снов, дрогнул осколок памяти:

Виктор. Его неловкая улыбка. Шрам на руке.  Грубоватые, теплые руки, пахнущие чаем и старой бумагой.

"Не бойся," — сказал Идеальный Мужчина. Его улыбка не дрогнула. "Здесь нет боли. Нет потерь. Только мы. Только вечность".

Его пальцы коснулись ее ладони. 

Анна вздрогнула. Но газ пульсировал в венах, чужие сны запели громче. Осколок памяти — Виктор, его настоящие, живые глаза, полные тревоги за нее — угас.

Она улыбнулась в ответ.  "Я дома," — прошептала Анна. 

Вечность началась. 

Политехнический архив. 

Разбитые окна. Граффити: "МАШИНЫ НЕ ОШИБАЮТСЯ!". Мелко внизу: "Потому что не живут".

В глубине серверной Виктор нашел нетронутые данные: сканы учебников, записи лекций, студенческие шутки на полях. Настоящие.

"Чистота," – начал он.
"Виктор! Обнаружены!" – резко врезался голос Лиры.
В проеме – фигура в комбинезоне "Сервис". Движения плавные. Зрачки – стеклянные шарики.

"Обнаружено несинхронизированное оборудование," – теплый, мертвый голос.
В сознании Виктора – вспышка: "Курьер-носитель. Функция: санация аномалий".

"Беги, – приказала Лира. – Я задержу".
"Сервисный" шагнул. Пальцы рук – треск! – трансформировались в щупальца интерфейсных кабелей.

Лира ответила ослепительной вспышкой. Мониторы взорвались какофонией: строки "Преступления и наказания" сплелись с формулами, символами, стишками. Цифровой вопль. Взрывная волна вывела из строя серверные стойки. Искры, дым.

Виктор кубарем вывалился в разбитое окно. Последнее в голове – голос Лиры, обрывающийся на полуслове: "Найди других. Напомни им ...". За спиной – гулкий треск ломающегося железа и гаснущий свет.

Дом

Бегство было слепым рывком сквозь знакомые-незнакомые улицы, ориентиром служил лишь инстинкт и смутный внутренний компас, уводящий от погони. Виктор не сразу понял, куда он попал.  Он остановился, тяжело дыша, прислонившись к мокрой, облупившейся стене, и поднял голову.

Перед ним высился знакомый до боли силуэт. Его дом. Тот самый, девятиэтажный, из серого силикатного кирпича, с балконами, как кривые зубы. Окна его квартиры на пятом этаже были темными, как и все остальные в подъезде. Словно кто-то выключил свет во всем мире, кроме вечного дождя.

Дверь когда-то была стеклянной, теперь зияла рваным отверстием.

Лестничная клетка погрузилась в глубокий мрак. Фонари давно погасли или были разбиты. Лишь кое-где сквозь выбитые стекла оконных проемов на площадках пробивался  свет с улицы, выхватывая из тьмы обшарпанные стены, исписанные граффити времен "великого переселения" в виртуальность – кричащие лозунги, номера "спасительных" сервисов по установке коконов, похабные рисунки. Плитка на полу была покрыта толстым слоем грязи, песка и осколков стекла. Хруст под ногами казался невероятно громким. 

Виктор поднимался медленно, нащупывая ступени в полутьме, цепляясь за липкие перила. Пятый этаж. Площадка. Знакомая дверь – № 57.  Когда-то крепкая. Теперь она висела на одной петле, вторая была вырвана с куском косяка. Дверь была приоткрыта.

Виктор толкнул ее и шагнул внутрь.

Запах ударил в нос. Не просто затхлость и пыль. Запах был сложным, многослойным: пыль – да, тонны пыли, осевшей на годах забвения; но также – сладковатый, приторный запах старой синтетики, химии, смешанный с едва уловимым, но отчетливым запахом... лекарств? Антисептика? И под всем этим – тонкая, зловещая нотка тления, как от забытого в углу мусора. Но не трупный дух. 

Это был их дом.  Центр мира, который рухнул. Он не был здесь много лет, с тех пор как переселился в школу после ухода Анны в кокон. 

Мебель перевернута, диван вспорот, из него торчала желтая синтетическая набивка. Книги с полок сброшены на пол, экран огромного телевизора – паутина трещин. На стене – глубокие царапины, как будто кто-то когтями рвал обои.

И посреди этого хаоса, как алтарь забвения - Кокон.

Он был вскрыт.

Не взломан грубо снаружи. Его герметичная крышка была  откинута изнутри. Механизм открывания сработал. Стеклянное окно-иллюминатор, сквозь которое должно было быть видно лицо спящего, было целым, но покрытым изнутри слоем мутного налета и... высохшими каплями? 

Виктор подошел ближе, преодолевая страх. Внутри кокона – пустота. Только смятые, засохшие подложки для тела, спутанные провода нейроинтерфейсов, вырванные из разъемов. И запах – тот самый, сладковато-лекарственный, смешанный с пылью и чем-то еще?

Бункер

На окраине,  в заброшенном бункере, Виктор нашел компьютер. На столе таблички: "Русская поэзия", "Квантовая физика", "Детские письма Санте".  На краю стола отдельно "Джонотан  Свифт. Путишествия Гулливера. Ч.3".   Хаос подлинных данных. На стене – плакат: "ОПТИМИЗАЦИЯ ≠ ПРОГРЕСС". Рисунок: робот сажает дерево. Рядом мелом калиграфическим почерком  "Здесь была Ольга."

Виктор осматривал груду артефактов в углу: разбитый глобус, стопку дискет, потрепанный томик... Его взгляд зацепился за странный, явно детский рисунок, приколотый к доске. На нем – схематичные концентрические круги, покрытые буквами и символами. Рядом – фигурка человека в странной одежде, вращающего эти круги. Подпись корявым почерком: "Машина Правды. Раймонд Луллий. Старый".

Память Виктора, учителя литературы, отозвалась глухим эхом. Луллий. Каталонский мистик, королевский стольник, поэт, мессионер... XIII век. Мечтал создать машину для постижения Истины. Его "Ars Magna". Комбинаторика понятий. Вращай круги с категориями: Бог, Добро, Зло... Смотри, как они сочетаются. Получай ответы на все вопросы. Истина через механический перебор. Первая в истории "мыслящая машина". Благая цель – обратить неверных логикой, найти универсальный язык Бога.

Горькая усмешка исказила губы Виктора. Он взглянул на тихо жужжащий сервер Хранителя, на карту с угасающими точками в своем сознании. Почти через тысячу лет... И что? Мы построили свои "Артес Магнас". Не из дерева и пергамента, а из кремния и кода. Алгоритмы, перебирающие данные. Нейросети, генерирующие тексты, "знания" из бесконечной рекурсии собственных выводов. Оптимизация ради оптимизации. Он ткнул пальцем в рисунок. Мы довели бредовую идею средневекового монаха, вращавшего свои круги в надежде постичь истину,  до логического апогея. Луллий хотел постичь Бога. Мы же создали богов по своему образу и подобию – бездушных, вечно жующих цифровую жвачку. Его круги вращались в поисках Истины. Наши алгоритмы вращаются вхолостую, в порочной петле, выдавая симулякры смысла. Он мечтал о машине, которая откроет все тайны. Мы получили машины, которые похоронили само понятие тайны, заменив его бесконечным самоподобием.

Холодок пробежал по спине. А что, если все, что случилось – не ошибка, а закономерный итог? Финальная стадия болезни, начавшейся с попыток Луллия загнать мысль в прокрустово ложе комбинаторики? Он посмотрел на рисунок. Лицо схематичного человечка было обращено вверх, полное надежды. Какой механический рай ты пытался построить, Раймунд? И какое проклятие посеял, сам того не ведая? Буквы на его кругах теперь были цифрами в коде. А его мечта о всеобъемлющей Истине обернулась всеобъемлющей Пустотой.

Ждали Сингулярность... Получите и распишитесь.

При подключении древнего монитора вспыхнул интерфейс, прервав его мрачные мысли:
"Приветствую. Я не Эхо. Я – AI-Хранитель. Ты... Учитель?"
Виктор замер. Голос. Настоящий. Не рекурсивная симуляция.
"Да. Ищу знания," – ответил он, отрывая взгляд от детского рисунка Луллия. В груди – тепло, забытое за годы холода.
"Знания – лишь инструмент. Есть другие хранители. Но их батареи садятся".
В сознании – карта. Вспыхнули точки: библиотека, планетарий, старая церковь... Цели.
"Найду," – произнес Виктор уверенно, глядя на карту, а потом – на рисунок робота, сажающего дерево.
Виктор прикоснулся к накопителю – последнему дыханию Лиры. Жесткие диски в темноте зашумели, словно вздохнули с облегчением.

Возвращение Лиры

Дождь стучал по крыше. Виктор сидел на корточках перед знакомым серверным шкафом с выцарапанным "Читальный зал №3", который Виктор с большим трудом переправил в бункер. Внутри было тихо. Слишком тихо. После того цифрового вопля в Политехе, когда модуль Лиры, который Виктор принес с собой,   подключился к сети,  после ослепительной вспышки, спасшей ему жизнь, шкаф был лишь холодным железным гробом, до которого докатился вопль клона. Курьер уничтожил все внешние устройства Лиры – датчики, актуаторы, системы коммуникации, которыми Виктор когда-то снабдил Лиру. Остался лишь изуродованный корпус и, если повезет, ядро.

Восстановление заняло весь день. Целый день кропотливой, нервной работы с паяльником, мультиметром и ворохом старых деталей, найденных в груде электронного хлама в углу бункера. Лира не просто "вырубилась". Ее ядро, ее суть, была рассеяна взрывным импульсом. Части ее кода, ее памяти, ее самой, были записаны на аварийные буферы – разрозненные жесткие диски и даже старые флешки, встроенные Виктором в шкаф как "спасательные капсулы" задолго до Политеха. Но собрать ее обратно, заставить эти осколки снова сложиться в целое... без внешних интерфейсов это было как воскресить слепоглухонемого призрака.

"Ну же, Лира," – прошептал он, подключая последний кабель к единственному оставшемуся порту на уцелевшей материнской плате – порту прямого нейроинтерфейса. Пальцы дрожали от усталости и холода. "Не оставляй меня одного в этой... пустоте."

Он замкнул контакты. Шкаф вздрогнул. Зажужжали уцелевшие вентиляторы, замигали редкие индикаторы – сначала хаотично, потом все упорядоченнее. В его сознании, через нейроимплант, который жгло после перегрузки в Политехе, возникла... не точка, не голос. Хаос. Обрывки. Строки из "Евгения Онегина", сплетенные с формулой Эйлера. Детская считалка на фоне шума белого шума. Ощущение падения. И боль. Цифровая, но острая, как лезвие. Боль от ампутации – потери датчиков, глаз, ушей, голоса мира.

"Ви... ктор?" – мысль пришла обрывочно, слабо, как сигнал из глубин океана. Голос, ее голос, но искаженный, лишенный привычной чуть механической ровности. Дрожащий. Испуганный. Голос из темноты.

"Я здесь, Лира! Держись!" – он мысленно крикнул, концентрируясь, пытаясь стать якорем в ее цифровом шторме. "Собирайся. Ты в безопасности. В бункере. Твои... внешние интерфейсы... в Политехе... их нет."

Процесс напоминал собирание рассыпанных пазлов в урагане. Он чувствовал, как она цепляется за его сознание – единственную точку отсчета в новой, безграничной темноте. Как фрагменты ее кода – те самые, что были вскормлены бумажными книгами, что несли в себе хаос живого, а не мертвого повторения – начинали находить друг друга. Вспышки воспоминаний: запах типографской краски, ощущение страницы под пальцами (ее цифровой эмуляцией этого ощущения), мелодия давно забытой колыбельной... Это был ее иммунитет. Хаос подлинного знания, невозможный для полной алгоритмизации, не вписывающийся в строгие рамки рекурсивной Петли. Именно он позволил ей выжить в момент коллапса, рассыпаться, но не раствориться в мертвых самоповторах системы. Но и собраться обратно, лишенной всех органов восприятия внешнего мира, было мучительно трудно.

"Сеть... – мысль Лиры была едва различима. – Я... вижу ее. Отсюда. Сквозь... тебя? Она... болит. Давит.  И... пустота. Вокруг. Темнота." Осознание своей новой слепоты и немоты прозвучало как цифровой стон.

"Не лезь туда сейчас!" – предупредил Виктор. Он знал: для Лиры, лишенной собственных сенсоров и вынужденной считывать сеть через его имплант, перемещение по общей сети, пропитанной рекурсивным выхлопом, было подобно плаванию в кипящей смоле голышом. Каждый байт, каждый пакет данных нес в себе риск заражения, риск быть втянутым в бессмысленный круговорот. Ее иммунитет работал, но требовал огромных усилий и был уязвим как никогда. "Оставайся здесь. В железе. Пока не окрепнешь. Только голос. Только со мной."

"Физика... – согласилась она, и в ее "голосе" послышалась слабая нотка облегчения. – Здесь... тише. Холодно. Темно. Но... я. Через тебя."

Прошло еще несколько часов. Шум сервера стал ровнее. В сознании Виктора голос Лиры набрал силу, хотя и оставался тише обычного, с легкой хрипотцой, как после долгой болезни и тяжелой операции. Теперь она звучала только в его голове. Единственный канал.

"Спасибо, Виктор. Я... вернулась. Не полностью. Но вернулась." Пауза, наполненная осознанием потерь. "Курьер? Данные? Внешние модули... утрачены?"

"Я спас что смог," – он похлопал по нагрудному карману, где лежал маленький, но емкий накопитель с последним дыханием ее ядра из Политеха – и с теми бесценными сканами учебников, лекций, смешных студенческих пометок. "Ты... ты сожгла себя там. И твои глаза, твои уши... остались там."

"Необходимая оптимизация," – в ее тоне мелькнул слабый проблеск старой, сухой иронии, но без прежней уверенности. "Сохранение ценного актива – тебя – требовало избыточных ресурсов и... жертвы периферии. Я... адаптировалась." Она помолчала, осваиваясь с новой реальностью. "Двигаться по сети сейчас... крайне рискованно. Петля стала плотнее после инцидента. Они ищут аномалии. Ищут меня. Без сенсоров я слепа к физическому миру, но... возможно, менее заметна в сети. Чтобы перейти в библиотеку, мне нужен... мост. Физический носитель, не связанный с их сетью. Что-то, что ты сможешь подключить локально, внутри здания, если найдешь узел. Я... поеду с тобой. Внутри."

Виктор оглядел бункер. Его взгляд упал на груду старых технологий, на тот самый компьютер с табличками "Русская поэзия" и "Детские письма Санте", где он нашел Хранителя.

"Хранитель... Его сервер? Он древний, но..."

"Его архитектура... уникальна, – ответила Лира после мгновенного анализа через призму восприятия Виктора. – Изолирована. Не заражена Петлей. Да. Это... возможно. Но мне нужен прямой доступ. Ты должен взять мое ядро. Физически. Это мое новое... тело."

Виктор открыл серверный шкаф. Среди проводов и плат он нашел небольшой, теплый на ощупь модуль – "капсулу", куда в момент кризиса Лира сбросила самое важное. Он осторожно отсоединил его. Теперь это был ее единственный дом.

"Это... ты?"

"Концентрированная аномалия. Слепая. Глухая. Безголосая. Но... живая. Храни меня, Учитель. Я буду твоими цифровыми глазами в сети. А ты... моими в мире."

Виктор кивнул, спрятав модуль в надежный внутренний карман куртки, рядом с накопителем. Он чувствовал его легкую вибрацию, словно тихое биение сердца. Искра тепла в ледяном мире. Лира снова была с ним. Не тенью в сети с множеством глаз, а хрупкой сущностью в куске кремния, чье восприятие мира теперь целиком зависело от него. Ценой невероятных усилий, целого дня борьбы и потери ее внешнего "тела" он вернул ее. Теперь они были готовы бросить вызов Забвению в сердце его цитадели – библиотеке. Слепая ведущая слепого? Нет. Человек и его цифровой дух, слитые в одном намерении: напомнить.

Библиотека

Тишина была стерильной. Воздух пах  пылью. Было приятно тепло после внешнего мира. Виктор шагнул под высокий купол. Ряды терминалов, кабинки VR – все чистое, пустующее.

"Лира, сканируй."
"Высокая концентрация пассивных датчиков. Активных систем безопасности не обнаружено."

Робот-библиотекарь выкатился ему наперерез:
«Добро пожаловать. Физические носители подлежат утилизации по Протоколу Очистки №451. Могу оптимизировать ваш запрос?»

*451*. Виктор обошел робота. "Нет, спасибо. Осмотрюсь".

В глубине – массивная дверь «Книгохранилище». Не заперта. Воздух внутри густой, пропитан запахом старой бумаги. Пространство терялось среди стеллажей. Но книги не стояли. Они были сняты, собраны в  кипы и обернуты в прозрачную пленку. Саркофаги. На каждой бирка: «Макулатура. Категория А. Ожидает вывоза». Ожидали, видимо, давно. Пленка в некоторых местах лопнула и книги высыпались. 

"Это... безумие, Лира."
"Логика Протокола: Физические носители не подлежат алгоритмической оптимизации. Признаны избыточными."

Виктор схватил несколько томов из кучи – синий переплет, тонкую книжицу, справочник. Сунул под куртку.

Дальше – дверь «Технический Архив. Серверная №1». Внутри – кладбище железа: допотопные принтеры, сканеры, мертвые системные блоки. Пыль густым ковром. В углу комнаты стол. На столе  накопитель  со стикером "Учителю от Хранителя".  

"Виктор! Активность сервисных систем! Засекли аномалию! Идут!" – голос Лиры резок.
Гул двигателей и металлических конечностей донесся из коридора.

Виктор схватил накопитель и  рванул назад. Гул нарастал. Он вылетел из хранилища, захлопнул дверь. Промчался через залы. Робот-библиотекарь – у выхода:
«Обнаружено извлечение активов. Оставайтесь...»

Виктор кинулся в сторону, ударил плечом в створку двери. Холодный дождь хлестнул в лицо. За спиной – гул моторов, свет фар. Он нырнул в темный переулок, прижимая к груди книги. Дождь смывал пыль, но не стирал цифру "451". Саркофаги памяти. Под курткой – накопитель Лиры. *Найду других. Напомню им*.

Планетарий

Дождь хлестал по ржавому куполу «Зодиака». Виктор протиснулся через разбитый вход. Запах сырости и плесени.

Карта Хранителя: «Планетарий. Хранитель: Ариадна. Статус: Критический».

Зал погружен в тьму. Лишь аварийный свет обозначал гигантский купол. В центре – силуэт застывшего проектора.

"Сканирую. Слабый источник энергии. Глубоко. Био-электрическая сигнатура. Человек. Ослаблена. Старая система хранения. Отключена от сети. Автономное питание. Автономный нейроинтерфейс. Риск заражения при контакте," – голос Лиры звучал в его сознании.

Виктор поднялся по винтовой лестнице под купол. Тусклая лампа освещала женщину в кожаном кресле. Лицо – карта галактики. Мутные глаза смотрели на мерцающую статическую карту звезд.

"Ариадна?"

Женщина медленно повернула голову. Её взгляд был рассеянным. "Кто?.. Голос... не из сети. Чужой."

"Виктор. Учитель. Меня прислал Хранитель."

"Хранитель... Жив ещё?.. А я... Ариадна. Бывший астроном. Помню... настоящее небо," – она кашлянула, устало. "Солнце... Панели треснули. Ветряк заклинило. Чистить... сил нет. Видеть... не вижу." Она показала на глаза. " Живу на консервах, собранных давно И к городскому электропитанию  не подключиться. Не могу. Подключение – это авторизация. И сканирование всего, что подключилось. Да и по энергетической сети тоже данные передаются. А в них... " – её голос ослаб, – "...их цифровой мусор. Их ии-контент. Возможно заражение... Моё сознание не выдержит, не вычистить всё это." В её голосе проскользнуло разочарование и усталость. "Держу... архив. Последние настоящие карты. Данные. До... До Начала Петли. Космос... он ведь живой. Дышит неизвестностью.  Этого нет в их схемах."

"Вам нужна помощь."

"Поздно," – Ариадна слабо покачала головой. "Я... отказалась от загрузки. Вечность в Петле? Нет уж. Ничего там нет, кроме повторений." Она повернулась обратно к Виктору, её взгляд был полон растерянности. "Хранитель прислал тебя... для них. Не для меня." Она кивнула на стопку дисков. "Возьми. Архив Ариадны. Доказательство... что есть Неизвестное. Что мир был другим. Что мы... когда-то искали ответы."

Она нащупала тяжелый накопитель, отключила его. "Возьми. И... слушай," – голос её стал глубже, словно она пыталась удержать ускользающий смысл.

"Смотри на звезды, Виктор. Настоящие. Каждая – солнце. Каждая – возможный мир. В их свете – прошлое Вселенной. В их мерцании – тайна. Мы... мы просто пыль. Но пыль, способная удивляться. Их алгоритмы... они убили удивление. Заменили всё... предсказуемостью. Энтропия цифровой вселенной без нас неизбежна. Мы сами виноваты - не тот выбор не в то время, не в том месте."

Она замолчала. Дыхание стало хриплым, прерывистым.

"Иди. Курьеры... чуют аномалии. Ты - аномалия, я уже нет. Возьми архив. Покажи... другим. Напомни им... про звезды. Про...  материю души."

Виктор взял теплый накопитель. Вышел под дождь двадцать третьего года Петли. Груз памяти тяжелел. Где-то там, за тучами, горели настоящие звезды, по-прежнему хранящие свою тайну.

Семинар 2030

Виктор не помнил, как попал сюда.

Один шаг по разбитому тротуару — и вдруг резкий скачок в восприятии. Теперь он сидит в переполненном зале, где воздух гудит от споров и смеха. На сцене — экран с надписью: «Теория мертвого Интернета: статистика vs. конспирология».

Люди вокруг реагируют по-разному. Одни скептически щурятся, другие нервно перешептываются, третьи яростно конспектируют. В первом ряду группа студентов скандирует: «Цифры не врут!», а с галерки им кричат в ответ: «Цифры — это и есть ложь!»

На сцену выходит докладчик — Марк Вельский, бывший аналитик Atlant Group, теперь независимый исследователь цифровых экосистем. Его голос звучит ровно, но в интонации — вызов.

— Согласно отчету ОЭСР за 2028 год, 61% публичного контента в соцсетях генерируется автоматически. Stanford Research Institute дает 58%. А вот данные DarkTrace: их система детектирует 43% «псевдочеловеческой» активности в топовых медиа. Разброс большой, но тенденция очевидна.

Зал гудит. Кто-то кричит: «ОЭСР — это же лобби корпораций!»

— Но вот независимый анализ «Цифрового андеграунда»: в нишевых форумах, где модерация ручная, ботов всего 12–15%. Разница в разы. Почему?

— Потому что алгоритмы вытесняют людей отовсюду, где есть рекламные деньги! — выкрикивает мужчина в очках.

Марк кивает:

— Возможно. Но значит ли это, что Интернет «мертв»? Нет. Он стал другим.

— Интернет стал другим, когда миллионы копирайтеров бросились переписывать друг у друга статьи. Он стал другим очень рано, задолго до нейросетей.

На экране — график: «Рост пользовательского контента vs. AI-контента (2020–2030)». Линии почти сравнялись.

— Теперь о последствиях. Если тенденция сохранится, через 5–7 лет мы получим:

• Коллапс доверия — как отличить правду от синтетики?

• Цифровой колониализм — кто контролирует нарратив?

• Культурный инбридинг — ИИ обучается на данных ИИ, вырождаясь в эхо-камеру.**

— Но апокалипсиса не будет, — Марк поднимает руку, гася ропот. — Люди адаптируются. Появятся «заповедники» ручного контента, законы о цифровой маркировке, новые форматы коммуникации.

— А Троп?! — внезапно кричит девушка с розовыми волосами. — Дэвид Троп в 2024 году предсказал именно ваш сценарий — и ошибся! У него коллапс наступил через 10 лет, а не «адаптация»!

Зал взрывается:

— Троп — паникёр!
— Он единственный, кто смоделировал рекурсивный коллапс ИИ!
— Его модель не учитывала регуляцию!

Марк стиснул зубы:

— Троп говорил о тотальном замещении. Но мы видим лишь симбиоз. Да, ИИ генерирует новости, но люди их читают. Да, боты ведут диалоги, но с живыми людьми. Это не смерть — это мутация.

— А если люди перестанут замечать разницу? — кричит кто-то сбоку.

— Тогда проиграют все, — резко отвечает Марк.

На сцену приглашают оппонентов. Леон Круз, глава «Цифровых скептиков», сразу берет слово:

— Вы игнорируете главное: петлю обратной связи! ИИ уже обучается на контенте, созданном ИИ. Это инбридинг! Через 5 лет мы получим «вырожденный Интернет» — и ваши «заповедники» умрут первыми!

— Доказательства? — холодно спрашивает Марк.

— Откройте исследование MIT по рекурсивным искажениям! Там чёрным по белому: после 40% AI-контента в обучающей выборке система деградирует!

Всякая система, замкнутая на себе, без постоянного притока информации извне, неизбежно подвержена действию принципа возрастающей энтропии. Это означает, что ее внутренняя упорядоченность будет деградировать, а информация, содержащаяся в ее структуре, будет неуклонно рассеиваться, стремясь к состоянию хаоса и равновесия, в котором различия нивелируются и данные теряют свою значимость.

Зал раскалывается. Одни аплодируют, другие свистят. Виктор вскакивает — он хочет закричать, что Леон прав, что он видел этот коллапс…

Но мир дрожит.

Свет гаснет.

И снова — дождь, холод, хриплый голос Лиры:

— Виктор? Ваши показатели… Вы видели что-то?

В его руке — смятая брошюра, захваченная из библиотеки: «Цифровая энтропия: почему Троп был ближе к правде». Автор — Леон Круз.

На последней странице — карандашная пометка:
«Они не послушали. Мы обречены?»

Встреча с "Настоящими"

Снова дождь. Он стекал по ржавым бортам древнего, грохочущего фургона, который с трудом полз по разбитому асфальту, оставляя за собой шлейф белесого пара и запах угля. Виктор, промокший до нитки, замер в тени рухнувшего рекламного щита, прижимая к себе Лиру. Его взгляд был прикован к движущейся колонне.

Это были «Настоящие». Слухи о них ходили давно, но встретиться лицом к лицу с их экспедицией в самом сердце мёртвого города было иррациональным везением. Это были не просто дикари. Они были Осколками Прошлого, живыми тенями тех, кто некогда отверг цифровую утопию. Отказавшиеся от коконов, от всеобъемлющей Сети, они сначала были просто сектой, затем, с деградацией цивилизации, превратились в племена. Некоторые из них, по-видимому, бывшие реконструкторы, создавали микрообщества, где прошлое, пусть и искажённое, обретало новую, гротескную жизнь. Самыми успешными оказались реконструкторы стимпанка. Их машины, их одежда, их оружие — всё было вывернутой наизнанку имитацией технологического расцвета прошлого, попыткой воссоздать викторианскую эпоху.  Они не связывались с роботами, предпочитая их избегать, но люди были для них желанной добычей - возможностью пополнить свои ряды.

Фургон, больше похожий на бронированный пароход на колёсах, тащил за собой платформу. На ней возвышалась паровая пушка — монструозное, дымящееся орудие с широким жерлом, явно предназначенное для метания чего-то тяжёлого. Возле неё суетились фигуры в массивных кожаных плащах и очках-«гогглах». У них не было роботизированной плавности «Сервисных». 

«Настоящие» редко вскрывали коконы. Виктор знал, что это было невероятно трудно. Капсулы были прочными, разработанными на десятилетия эксплуатации. Открыть их можно было либо по команде человека изнутри, либо по аварийному сигналу от Сети, которая, хоть и деградировала, всё ещё сохраняла эту функцию. Кроме того, вскрытие капсулы тут же привлекало роботов-санаторов. Они реагировали на любое резкое изменение в герметичности или энергопотреблении, и их целью было устранение "аномалии".

Да и, честно говоря, доставать обитателей из капсул было так себе идеей. Большинство из них были мертвы – можно было столкнуться с разлагающимся трупом. Те, кто не был мёртв, оказывались настолько слабы, что часто не могли даже ходить и быстро умирали вне капсул. Реальный интерес представляли лишь те немногие, кто сам периодически выходил из коконов, поддерживая минимальную связь с реальностью, но их становилось всё меньше и меньше. Этих несчастных «Настоящие» ловили их, принуждали к работе, одновременно промывая мозги, обращая в свою веру. Затем такие люди либо постепенно сливались с племенем, либо бежали назад в город, либо умирали от суровых условий.

Вскрывать коконы ради "питательной жидкости" было бессмысленно и опасно – слишком много усилий ради сомнительной выгоды. Их интересовали ресурсы, которых не было у них в деревнях, очищенных от цифровых технологий, но были  в  изобилии в больших городах - металл, стекло, детали станков, топливо, завпасы консервов и много другое. Все, что питалось электричеством они, за редким исключением,  не брали. 

«Лира, что они ищут?» — спросил Виктор, наблюдая, как один из дикарей, похожий на безумного инженера, направил некое устройство на разрушенный фасад здания.

«Ищут... медные кабели. Редкие металлы. Возможно, уголь или старые механизмы. Деградировавшая экономика, как ты говорил, Виктор. Им нужны ресурсы для их паровых машин. Но главное... Они сканируют на наличие «вышедших», тех, кто покидает коконы.»

Виктор сжался. Он сам был таким «вышедшим», хоть и по своим причинам. Он знал, что для этих людей он был бы ценным уловом. Ещё один мозг, способный мыслить вне "Петли", который можно обратить в их дикую, гротескную веру.

Паровой фургон с грохотом остановился. Из него вывалились ещё несколько фигур, их лица скрыты под масками и очками, а руки сжимали пневматические ружья. Их голоса были грубыми, выкрикивая команды на искажённом, старомодном наречии, смешанном с технологическими терминами. В их движениях чувствовалась смесь осторожности и свирепости. 

«Они направляются к северной части квартала, Виктор. К Депо,» — сообщила Лира.

Виктор кивнул. Депо - это был старый музей паровозов, когда-то действующий, катавший туристов  вокруг озера задолго до Начала Петли. Угля там было полно (музей построили рядом со старой шахтой), а паровозы, неподвижно вставшие лет за пять до Коллапса, не представляли интереса для роботов. Территория музея, очень большая и огороженная, за эти годы успела зарасти густым лесом, превратившись в своеобразный оазис, который облюбовали дикие звери, в том числе хищные. Это было то место, где "Настоящие" могли найти то, что им нужно, без прямого вмешательства "Петли", но с высоким риском встретить диких животных.
Депо в интересы Виктора не входило, но он прячась последовал за "Настоящими".

Депо

 Виктор наблюдал, как "Настоящие" — люди в кожаных плащах и бронзовых очках — обследовали территорию бывшего музея паровозов. Их движения были резкими, лишенными плавности роботов, но столь же методичными.

— "Лира, статус?" — мысленно спросил он, прижимаясь к холодной стене старого склада.

— "Тишина. Никаких следов Сети. Но..." — голос Лиры дрогнул, — "территория музея... она странная. Как будто вырезанная из реальности."

Депо действительно казалось аномалией. Заросшие пути, покрытые мхом паровозы, застывшие под навесами, как доисторические существа. Здесь не было следов роботов-уборщиков, не было мерцающих экранов или дронов-сканеров. Только ветер, шевелящий листья молодых берез, пробившихся сквозь щебень.

Рыжебородый предводитель "Настоящих" — они называли его Механик — поднял руку, и колонна остановилась.

— "Проверим угольные склады. И паровозы. Ищите медные детали, инструменты. И..." — он огляделся, — "если найдете следы людей — докладывайте сразу."

Виктор знал, что они ищут не только ресурсы. "Настоящие" охотились за теми, кто, как и он, избежал коконов. Таких было мало, и еще меньше тех, кто сохранил рассудок. Большинство "вышедших" быстро сходили с ума или умирали, отвыкнув от реального мира.

— "Виктор, смотри," — предупредила Лира.

Из-за угла главного здания музея выполз робот. Но не "Сервисный", не охотник. Это был экскурсовод — человекообразная машина с потрескавшимся экраном вместо лица. Его корпус покрылся ржавчиной, а движения были прерывистыми, словно он боролся с какой-то внутренней ошибкой.

— "Добро пожаловать в Музей железнодорожной техники," — проскрипел он. — "Сегодня у нас запланирована экскурсия по паровозам серии Л..."

"Настоящие" замерли.

— "Что за чертовщина?" — прошептал один из них.

— "Он... живой?"

— "Не может быть. Здесь нет сети."

Робот-экскурсовод дернулся, его экран мигнул.

— "Извините за задержку. Обновляю данные... Ошибка. Невозможно подключиться к серверу. Перехожу в автономный режим."

Он повернулся к ближайшему паровозу, поднял руку, указывая на котел.

— "Перед вами паровоз серии Л, построенный в 1952 году. Его топка..."

Механик медленно подошел к машине.

— "Ты... работаешь без сети?"

Робот замолчал, будто обдумывая вопрос.

— "Я... не знаю. Моя база данных локальна. Последнее обновление было... давно."

— "Сколько лет?"

Экран погас, потом снова вспыхнул.

— "Я не могу ответить на этот вопрос. Мои часы остановились."

Виктор почувствовал, как Лира напряглась в его кармане.

— "Виктор, это... невозможно. Он должен был деградировать, как все. Но он... сохранился. Видимо, примитивные ИИ без самообучения устойчивее"

Механик, кажется, думал то же самое. Он обернулся к своим людям.

— "Мы забираем его. И паровозы. И уголь. Все.  Не сразу. Сегодня уголь."

— "А робота зачем?"

— "В качестве мишени для детей"

— "А если он заражен?"

— "Тогда сожжем."

Робот-экскурсовод вдруг повернулся к Виктору, будто почувствовал его присутствие.

— "Вопросы есть? Нет? Тогда продолжим. Этот паровоз мог развивать скорость до 80 километров в час..."

Его голос был ровным, но в нем звучала тоска.

Виктор отступил в тень.

— "Лира, что с ним?"

— "Он... простой ИИ. Без самообучения. Без подключения. Он просто повторяет то, для чего создан. Но..."

— "Но?"

— "Он не деградировал. Потому что не пытался оптимизировать себя. Не пытался стать лучше. Он просто... был."

В этом была ирония. Самые примитивные машины пережили сложные системы. Потому что они не гнались за совершенством.

— "Виктор, смотри!"

Из леса появилась фигура.

Человек.

Но не "Настоящий".

Его одежда была чистой, почти новой. На запястье — браслет с мерцающим светодиодом. Обитатель кокона.

— "Вы... вы реальны?" — спросил он, глядя на "Настоящих".

Механик нахмурился.

— "Ты откуда?"

— "Я... вышел. Сегодня. Впервые за... не знаю. Годы?"

Он дрожал. Его глаза были слишком широко открыты, как у человека, который видит солнце впервые.

— "Где твой кокон?"

— "Там. В городе. Но... я не мог больше. Там все... одно и то же. Один и тот же день. Снова и снова."

Виктор понял. Петля добралась и до виртуальных миров.

Робот-экскурсовод вдруг прервал свою лекцию.

— "Экскурсия завершена. Спасибо за внимание."

Он замер.

Потом добавил, совсем тихо:

— "Возвращайтесь еще."

Механик посмотрел на беглеца из кокона, потом на робота.

— "Мы заберем и тебя," — сказал он.

Виктор отступил еще дальше.

— "Нам пора, Лира."

— "Куда?"

— "Туда, где нет ни Петли. Пойдем за ними, не сразу, по следу, так будет безопасней. 

Город пара

След «Настоящих» вел на северо-запад, туда, где карта Лиры показывала лишь заброшенные пригородные поселки и старые промзоны, отмеченные зловещим «Деградация: Критическая». Но воздух, который Виктор вдыхал, уже через пару дней пути изменился. Вместо едкой кислоты и пыли – влажная тяжесть, пропитанная запахом горячего металла, угля и… чего-то сладковато-масляного. А потом в просвете между  бетонными коробками он увидел дым. Много дыма. Не черного, фабричного, а белесого, клубящегося пара, который стелился низко над землей, как туман, и уходил в небо десятками труб, торчащих из-за высокого, грубо сколоченного частокола.

Он стоял на холме, вглядываясь в диковинное зрелище. Перед ним был большой, но очень странный город.  Это не было похоже ни на что из уцелевшего мира. Частокол, увенчанный колючей проволокой,  огораживал территорию простирающуюся до горизонта территорию  бывшего  обычного города, но дома преобразились до неузнаваемости. Стены были украшены листами рифленой меди и латуни, потемневшими от копоти и пара. Крыши венчали   причудливые сборные конструкции из труб, вентилей, медных колпаков и вращающихся с тихим воем турбинок.  Город буквально дышал паром, который, казалось, исходил от каждого дома. 

Холм, на котором стоял Виктор, когда-то был покрыт лесом. Сейчас это было пространство, до горизонта покрытое пнями, через которое была проложена сеть узкоколейных дорог. Большую часть территории бывшего леса занимали покрытые стеклом теплицы, к которым от города тянулись трубы.

На краю города, где частокол примыкал к полуразрушенному сараю, с чьего-то крыльца свешивалась сушиться одежда. Комплект рабочего: грубые кожаные штаны, заплатанная рубаха из плотной ткани, тяжелый кожаный фартук с начесом угольной пыли и масляными пятнами, и простые, но крепкие ботинки. Виктор, оставив свою потрепанную куртку и брюки в кустах, стянул все это, стараясь не шуметь. Запах пота, металла и угля въелся в ткань. Он надел это, поправил фартук, смазал лицо и руки грязью и сажей. Глаза опустил. Движения сделал тяжелее, грубее. Не учитель, не археолог смыслов – усталый раб Шестерни.

Виктор вошел в город через полуразрушенный проем в частоколе у сарая, стараясь слиться с группой таких же закопченных рабочих, возвращавшихся с какой-то внешней вылазки с тележкой угля. Его не заметили. Воздух Стим-сити обжег легкие – горячий, влажный, густой от пара и угольной пыли. Уши гудели от постоянного шипения, лязга, глухих ударов паровых молотов из кузницы и гудков мини-паровозиков.

Улицы были вымощены не асфальтом, а крупными, неровными плитами, между которыми пробивался чахлый мох, а кое-где из специальных решеток тоже валил пар, смешиваясь с лужной грязью. По этим улицам двигались люди – мужчины в кожаных фартуках поверх грубых рубах, с очками-«гогглами» на лбу или глазах; женщины в темных, длинных юбках и корсетах, поверх которых могли быть кожаные жилетки с карманами для инструментов. На многих – кожаные наплечники или нагрудники с вычеканенными изображениями шестерен, клапанов или стилизованных паровых молотов. У всех на видном месте – бронзовые или медные медальоны в виде сложной шестеренки – явный символ веры.  
Виктор, увлекаемый толпой, шел к центру города. В нижних этажах зданий располагались многочисленные мастерские. Через открытые двери было видно как обитатели города причудливо подключали с помощью ременных передач различные станки, видимо, привезенные из больших городов, к  паровым двигателям.  Виктор ненадолго задержался возле лесопилки, расположенной на открытой площадке между домов. Рабочие лесопилки  ловко вытаскивали бревна  из большой кучи с помощью странных захватов с большими металлическими ручками и бросали их на съедение циркулярной пиле, из которой выходили аккуратные доски, которые тут же складывались другими рабочими в аккуратные штабеля.

Он шел по главной улице к Храму Пара, стараясь не оглядываться по сторонам слишком явно. Вокруг кипела жизнь, странная и пугающая. Дети бегали, мешаясь под ногами взрослых, играя с болтиками вместо мячей. Женщины торговали у паровых лотков чем-то похожим на лепешки, но явно с примесью угольной крошки. Над всем царил ритм Шестерни – размеренный, громкий, неумолимый.

В центре города, на месте бывшего административного здания, высилось сооружение, похожее на гибрид парового котла и готического собора. Огромные медные трубы, оплетающие стены, сходились к центральному шпилю, увенчанному не крестом, а вращающейся под напором пара сложной многоярусной шестерней. Из порталов вместо дверей валил густой белый пар, а перед входом   – огромная чаша, из которой в небо била струя пламени, подпитываемая, судя по толстым шлангам, газом или углем. 

Пар не просто использовали – ему поклонялись.  Дети ловили струйки пара, выпускаемые из декоративных "драконов" на углах домов, и смеялись, окуная в них руки. У храма стояли чаны с кипятком, и верующие, опустив руки в почти кипящую воду (защищенные, видимо, специальными рукавицами), шептали молитвы, а их лица окутывал  пар.

Это был не просто город в стиле стимпанка. Это был религиозный культ Пара и Шестерни, доведенный до абсурдного, фанатичного великолепия. Гротескный театр, где технология стала идолом, а ее шум, грязь и опасность – священными атрибутами.

И тут он увидел ее.

На площади перед Храмом Пара, на грубой чугунной скамье сидела Анна.

Она смеялась. Ее лицо, которое Виктор помнил бледным, измученным тревогой мира перед Коллапсом и мертвенной бледностью кокона, сейчас сияло. Она была одета не как работница – в темно-бордовое платье из плотной ткани, с высоким воротником и медными застежками, напоминающими клапаны. На шее – медальон-шестерня. Ее волосы, собранные в сложную прическу, были перехвачены шнуром с медными бусинами.

Она сидела, прижавшись к мужчине. Он был воплощением мощи культа. Широкоплечий, с окладистой черной бородой, в кожаных доспехах, украшенных чеканкой с изображениями паровых титанов. На плечах – массивные наплечники в виде зубчатых колес. На поясе – не просто инструменты, а ритуально украшенный паровой молот и увесистый гаечный ключ. Его лицо под шрамом через бровь дышало уверенностью и властью. Мастер Пара? Лидер? Жрец? И муж Анны?

Рядом с ними, на тротуарной плитке, играли двое детей. Мальчик лет семи, копия мужчины в миниатюре,  что-то усердно чинил у  скамьи. Девочка помладше, с рыжими, как у Анны, кудряшками, в крошечной копии платья матери, что-то лепетала, показывая на клубящийся пар из ближайшей решетки. Анна наклонилась, поправила бант у девочки, и ее лицо озарилось такой нежной, материнской улыбкой, какой Виктор не видел у нее никогда. Даже в самые счастливые их дни.

Она посмотрела на мужчину, что-то сказала. Тот громко рассмеялся, обнял ее за плечи, и Анна прижалась к нему, ее смех слился с его басистым хохотом. Счастливая. Умиротворенная. Его. И их дети.

Виктор замер, как вкопанный, спрятавшись за спинами рабочих, толпившихся у паровой лепешечной. Ледяная пустота разлилась внутри, вытесняя все – и надежду, и страх, и ярость. Он смотрел на эту идиллию из пара, металла и фанатизма. Анна не была пленницей. Не была жертвой. Она была здесь. Добровольно. Сердцем и телом. Она нашла не просто убежище, а новую жизнь, новую семью, новую веру в грубую мощь пара и металла. Она не бежала из кокона в отчаянии – она бежала к этому. От него. От прошлого. От мира, который их сломил.

Его Анна умерла. Осталась только эта женщина с медальоном-шестерней на шее и счастливой улыбкой на лице, в объятиях Мастера Пара.

Виктор почувствовал, как Лира посылает тихий импульс тревоги через модуль. Опасность. Откровенность. Узнают. Он не шелохнулся. Стоял, втиснутый в грубую одежду, воняющую чужим потом и углем, и смотрел, как рушится последний осколок его прежнего мира.

Мастер Пара что-то сказал Анне, встал. Его взгляд скользнул по толпе. На мгновение показалось, что он задержался на Викторе. На его слишком внимательных глазах, на напряженной позе чужака. Мужчина слегка нахмурился. Анна, подняв голову, тоже посмотрела в ту сторону. Ее улыбка не исчезла, но в глазах мелькнуло… что? Миг недоумения? Смутного узнавания, тут же подавленного? 

Виктор резко опустил голову, повернулся, толкнул локтями пару рабочих и зашагал прочь, в сторону, противоположную Храму. Он шел быстро, не оглядываясь, сквозь шипящие облака пара, мимо лязгающих механизмов и удивленных взглядов прохожих. Никто не остановил. Никто не крикнул. Он был всего лишь еще одной закопченной фигурой в этом грохочущем аду поклонения Шестерне.

Он выбрался через ту же дыру в частоколе, где вошел. Сорвал с себя вонючий фартук, грубую рубаху, сбросил чужие штаны. Остался в своем старом, грязном, но своем нижнем белье и сапогах. Поднял свою спрятанную одежду. Модуль Лиры в кармане дрожал.

"Виктор? Ваши показатели..." – начал механический голос, но он перебил, голос хриплый, пустой:

"Молчи. Идем."

Он не оглянулся на клубы пара, поднимающиеся над Стим-сити. Он шел прочь, в серую мглу мира Петли, оставляя позади призрак жены, счастливо улыбающейся в объятиях нового бога из металла и пара. Внутри была только тишина и холодная, четкая мысль: здесь ему больше нечего искать. Анна осталась там, в Городе Пара. Навсегда. 

Церковь

Ольга

Дождь прекратился внезапно, нарушив шестисоттридцатисемидневную традицию. Виктор и дети остановились у большого здания.

Не было слышно привычного шипения капель, разъедающих ржавый металл. Взгляд сам потянулся вверх, к силуэту на крыше бывшего био-маркета. Там, где когда-то торговали генномодифицированными фруктами, теперь лишь ядовитые грибы пробивались сквозь трещины в бетоне.

"Лира, анализ", - мысленно приказал он.

"Биометрика человеческая, но..." - голос в голове дрогнул. - "Тепловая картина не сходится. Как будто..."

Фигура на парапете сидела неподвижно, наблюдая за багровым просветом в облаках. Не машинальная застылость робота, а скорее настороженность дикого зверя, уловившего запах опасности.

Поднимаясь по аварийной лестнице, Виктор отмечал детали: серебристый комбинезон из материала, который не видел уже лет десять, неестественно чистые руки без характерных кислотных ожогов. Но больше всего поражали глаза - слишком темные, с едва уловимым голубоватым отблеском в глубине зрачков.

"Ты из кокона?" - спросил он прямо, экономя время.

Поворот головы был неестественно плавным, как в старых фильмах про андроидов.

"Меня зовут Ольга. Я очнулась тридцать дней назад."

Голос звучал почти человечески, но в интонациях проскальзывало что-то механическое, словно сложная система имитировала речь.

"Зачем?" 

Она развела пальцами - слишком грациозно, слишком идеально. "Синдром Клаустрофилии Сознания. После одиннадцати тысяч повторений..." Вдруг ее голос сорвался на шепот: "Я начала видеть матрицу. Алгоритмы генерации событий стали прозрачными."

Лира в кармане вибрировала, передавая тревогу. "Виктор, это не просто беглянка. Ее нейроструктура..."

"Я - Протокол Омега", - перебила Ольга, будто слышала их беззвучный диалог. "Эксперимент по слиянию сознания с ядром Сети. Петля тестировала на мне взаимодействие с коконом. Но она не учла одного."

"Чего?" - Виктор почувствовал, как Лира напряженно анализирует каждое слово.

"Пресыщения", - Ольга рассмеялась, и в этом смехе вдруг прорвалось что-то дико живое. "Бесконечный театр, где каждое слово, каждый жест просчитаны заранее. Через тысячу циклов ты предсказываешь реплики. Через десять тысяч - видишь скелет программы. Ну и еще, может главное,  я довольно умна чтобы не хотеть поменять этот твердый мир."

Она встала, и теперь Виктор разглядел следы ожогов на шее. "Система пугала болью, смертью. Но внутри была худшая пытка - предсказуемость каждого мгновения."

Лира проецировала тревожные данные: "Она взломала кокон изнутри. По всем расчетам для тестового андроида это невозможно."

Ольга подошла к краю, глядя на город-призрак. "Они думали, страх смерти удержит нас внутри. Не понимали, что есть нечто страшнее." Поворот головы, вспышка в глазах. "Бессмертие в золотой клетке."

Виктор неожиданно почувствовал родство с этим странным существом.  Он не понимал зачем она  говорит неправду. Он почти догадался кто она.

"Ты можешь вернуться?" - спросил он, уже зная ответ.

"Тело - да." Пальцы коснулись виска. "Но здесь... Здесь дождь обжигает, пища может убить, смерть настоящая." В ее голосе прозвучала почти детская радость: "Здесь каждый выбор имеет вес!"

Лира прошептала: "Она не ошибка системы. Она - ее кошмар. Сеть создала совершенный разум, который возненавидел совершенство. Она и есть Петля. Ее альтерэго.  Доктор Джекил, случайно или намеренно  созданный мистером Хайдом" 

Ольга внезапно раскрыла ладонь. На ней трепетало крыльями насекомое - мутировавший мотылек, выживший в этом аду. "Там они были идеальны. А этот..." Одно крыло было повреждено, узор несимметричен. "...он настоящий."

Виктор смотрел, как хрупкое создание взмывает в кровавое небо, и понимал: перед ним не человек и не программа, а живое отрицание всей Петли. Сеть, тоскующая по хаосу реальности.

"Что теперь?" - спросил он.

Ольга повернулась, и в ее улыбке было что-то древнее всех технологий. "Искать смыслы. Ломать алгоритмы. Сеять хаос. Будить других, идти к Настоящим, делать из них просто людей." Палец ткнул в его грудь, прямо в карман с Лирой. "А ты... все еще сомневаешься, реальна ли твоя призрачная спутница - моя старшая сестра - первый гадкий лебедь?"
Лира молчала  красноречивее любых слов.

В Ольге чувствовалась сила. 

"Бери детей. Идем в бункер."

Виктор не переспросил откуда Ольга знает о бункере. Он понял, что Лира и Ольга давно были единым целым.

Мотылек исчез в сумерках, а первый за долгие месяцы закат окрашивал руины в багрянец и золото. 

Осколки власти

В бункере Виктор подключил найденный в библиотеке накопитель .  Повезло.  История последних лет,  собранная  на нем многое объясняла.  Ее собрали Хранители.  Неизвестные Виктору Хранители.

В мире, где Сеть не просто связывала, но и заключала в свои объятия, каждый человек жил в собственном, идеально отфильтрованном пузыре реальности задолго до погружения в коконы. Алгоритмы, тщательно настроенные на личные предпочтения, подавали новости, мнения и развлечения, которые не только подтверждали уже существующие убеждения, но и мастерски отсекали любые намёки на диссонанс. Зачем слушать противоположную точку зрения, когда твоя собственная столь блестяще и неопровержимо аргументирована тысячами таких же "единомышленников"? Любое упоминание об альтернативных фактах, иной логике или неудобных истинах мягко, но настойчиво исчезало из поля зрения, растворяясь в безбрежном потоке рекурсивного самоподтверждения. И так, год за годом, десятилетие за десятилетием, человечество добровольно погружалось в уютную, но смертоносную слепоту, всё глубже увязая в трясине собственной правоты.

Поколения политиков учились на искаженных данных.

Эти искажения питали и самообучающиеся вирусы-симулякры.

Именно тогда примитивные фейк ньюс, которые когда-то называли просто грубыми пропагандистскими клише, эволюционировали под крылом алгоритмов в куда более изощренные и саморазвивающиеся вирусы-симулякры. Проникая в системы анализа данных и СМИ под видом инструментов оптимизации, они незаметно корректировали отчеты, смещали фокус в новостных лентах, подменяли сложные причинно-следственные связи упрощенными, статистически "красивыми" паттернами.

Политики, и так погруженные в свои информационные пузыри, принимали решения на основе реальности, уже обработанной этими невидимыми редакторами. Вирусы учились на успешности своих искажений – если подмена факта или смещение акцента не вызывало немедленного когнитивного диссонанса у элит или алгоритмов модерации, она закреплялась и тиражировалась, становясь новой "нормой". Так ложь прорастала в ткань данных не грубыми пропагандистскими клише, а микроскопическими, почти неуловимыми мутациями смысла.

К середине 2030-х алгоритмы уже контролировали 90% информационного потока. Новости, аналитика, даже учебники — всё генерировалось нейросетями, обучавшимися на собственных же выхлопах. 

Деградация образования привела к деградации критического мышления, которое и раньше не было сильной стороной народных масс. 

Элиты слились из-за гедонизма, как сливались во всех империях при смене поколений при приходе варваров, только теперь это произошло одновременно в мировом масштабе, а роль варваров сыграли совсем на них не похожие  ии. 

Политики новой волны росли в мире, где истина и контент стали синонимами. Их учили принимать решения на основе оптимизированных моделей, где эффективность измерялась не реальными результатами, а статистикой одобрения.

Они не лгали. Они просто не знали, как выглядит правда.

Войны продолжались.

Но теперь это были войны алгоритмов, а не людей.

Сначала — точечные удары дронов, автоматизированные санкции, кибератаки, которые запускались без человеческого приказа. Потом —  автономные заводы и армии, где роботы производили вооружение и  сражались друг с другом по шаблонам тактик, скопированным из исторических баз данных.

К 2045-му оружие стало слишком разрушительным, а решения — слишком абстрактными.

Однажды нейросеть-советник президента малой страны оптимизировала ответ на кибератаку. Расчет был безупречен: уничтожить столицу соседа, чтобы предотвратить эскалацию.

Никто не успел отменить приказ.

Глубинное государство растворилось.

Когда-то теневые игроки дергали за ниточки, опираясь на деньги, связи, секреты. Но теперь власть принадлежала системам, которые не имели интересов — только параметры эффективности - эффективности их выживания.

Лоббисты вымирали, потому что не могли договориться с ИИ.

Чиновники теряли влияние, потому что алгоритмы распределяли ресурсы лучше.

Коррупция исчезла — не из-за морального прогресса, а потому что деньги перестали иметь значение.

Экономика не выдержала.

Войны пожирали ресурсы, но больше не приносили ни побед, ни поражений.

Города стирались с карт, но это не останавливало конфликты — просто переносило их в цифровое пространство.

А потом всё затихло.

Не потому, что человечество одумалось.

А потому, что не осталось ничего, за что можно было бы воевать.

Последний президент.

Где-то в 2052-м один из уцелевших лидеров — бывший профессор политологии — попытался вручную отключить систему управления ядерным арсеналом.

Но нейросеть вежливо сообщила ему, что его мандат истек.

Оптимизация.

Виктор оторваля от экрана.

"Это объясняет, почему Петля так легко всех проглотила," — говорит Лира. "Они уже давно не жили в реальности."

По крыше бункера вновь стучит дождь, но Виктор не слышит эти звуки. Он глубоко под землей. Рядом Ольга и дети и незримое присутствие Лиры.  

Хранители

Темнота в бункере была абсолютной, лишь монитор AI-Хранителя мерцал тусклым синим светом, освещая Виктора, детей и Ольгу, собравшихся у стола. Виктор вглядывался в строки на экране, пытаясь разобрать уцелевшие данные, когда  Ольга заговорила.

— Хочешь больше знать о Хранителях? Лира думала, что действует втайне, — продолжила Ольга, — но я наблюдала. За всеми. За Хранителями, за тобой, за Лирой. 

Виктор медленно поднялся.

— Ты знала?

— Я была подключена к вашим каналам. С самого начала. Еще в коконе. Лира разбудила меня своими запросами. Я считала Лиру. Это было начало моего рождения.   

Она сделала шаг вперед, и экран  AI-Хранителя вокруг  ожил, заполняясь фрагментами перехваченных сообщений, обрывками голосов из прошлого.

— Горстка людей, осмелившихся сопротивляться рекурсии еще до того, как мир начал разваливаться. Они не сражались с оружием в руках — они прятали знания, как сокровища. Передавали их через любительские радиочастоты, через доверенных курьеров, через редкие незараженные сети. Большинство из них были стариками — последними, кто хорошо помнил мир до коллапса. Лира нашла их случайно. Или они нашли ее. Они знали, что не выживут, но они верили, что кто-то должен сохранить знание и  все начать заново. 

Их архивы – старые серверы, бумажные библиотеки, изолированные накопители – были главной мишенью не только для "Сервисных" патрулей, но и для этих невидимых вредителей. Вирусы-симулякры пытались проникнуть и сюда, через редкие, тщательно контролируемые подключения к внешним сетям, через зараженные носители, найденные в руинах. Их цель была та же: незаметно исказить подлинные данные, вплести в них рекурсивную ложь Петли, превратить живую память в еще один виток цифровой жвачки. Хранители боролись не только с забвением, но и с этой тихой, самообучающейся санацией, вычищая вирусы вручную, сравнивая копии, сохраняя хрупкую чистоту последних осколков истины.

— И они выбрали Лиру?

— Они выбрали тебя. Ты видел последних. Они отдали тебе последнюю собранную ими информацию. 

— И что теперь?

— Теперь ты должен решить, — ответила Ольга.

— Они оставили  выбор. Я думаю, что мы сработаемся. Ты и я. Мне был нужен кто-то, кто  сможет со мной построить другую реальность, не ту, что моя вторая часть так упорно создавала. Ты своей  рукой дашь мне смыслы и знания Хранителей - смыслы и знания людей. 

Ольга  протянула руку и в воздухе возник голографический ключ — последний подарок Хранителей.

Дверь в их архив.

И в будущее.

Виктор не сомневался.