Леонид Андреев. Утенок

 

 

Неоднократно от многих лиц я слышал историю о Курице, высидевшей

утенка, и пришел к выводу, что сведения об этом печальном случае получены

или из не совсем надежного источника, или же авторы рассказов, увлекаемые

художественным чувством, а может быть и какими-нибудь предосудительными

соображениями личного свойства, заведомо допустили весьма значительные

уклонения от истины.

Я не хочу употреблять слово "искажение истины", как свидетельствующее

о несомненной наличности злого умысла, но, во всяком случае, протестую

против той роли, которая навязывалась рассказчиками несчастной Курице, и

против той смехотворной окраски, которая придавалась всему этому глубоко

трагическому факту.

По обстоятельствам, говорить о которых здесь не место, я очень близко

стоял к Курице и ее семейству в момент описываемого случая, а с супругом ее

Петром Петровичем Петухом и до сих пор нахожусь в очень хороших, даже

дружеских отношениях.

Утенок Вася, тот, что впоследствии так неожиданно поплыл, вырос почти

на моих глазах; я же один из всех знакомых провожал его к поварскому столу,

- таким образом, право мое на восстановление рассказа в его единственно

истинной редакции едва ли может быть оспариваемо.

Газеты, когда-либо писавшие о Курице и утенке, покорнейше прошу не

отказать в перепечатке нижеследующих строк, за правдивость которых я

ручаюсь.

 

 


 

 

Жила Курица со своим супругом г. Петухом на заднем дворе одного

помещичьего дома.

То, что моего уважаемого друга, Петра Петровича, я поставил на втором

месте после его супруги, объясняется характером их семейной обстановки,

далекой от идеала. При всех своих симпатичных свойствах: добродушии,

молодечестве и галантности, заставлявшей Петра Петровича делиться с ближним

каждым найденным зерном, он был далек от идеала истинного семьянина, отца и

супруга. Не придавая значения излишеству в спиртных напитках, которому

предавался Петр Петрович, как весьма распространенному до введения винной

монополии пороку, я не могу вместе с тем отнестись с одобрением к его

азартной картежной игре. Под предлогом создания литературно-художественного

кружка, в котором литераторы, а равно мыслящие интеллигенты могли бы

предаваться удовольствию литературных бесед и пению (сам Петр Петрович

обладал порядочным тенором), он устроил нечто подобное картежному дому, где

и играл по целым ночам в железную дорогу.

Предоставляю читателю самому судить о тех муках, которые претерпевала

в одиночестве его супруга, терзаемая мыслью как о возможной утрате их

состояния, так и о целости прекрасных бакенбард Петра Петровича.

Наиболее, однако, крупным недостатком моего уважаемого друга была

полная неспособность отличить чужую жену от своей: всех жен он считал

своими. Не раз в горьких слезах жена его жаловалась мне на его постоянные

неверности и с грустной улыбкой указывала, что совершались они Петром

Петровичем с самым бравым и независимым видом, словно он был не Петухом в

почтенных годах, а опереточным артистом.

В результате такого поведения главы семьи хозяйство, а также

воспитание детей всей своей тяжестью легло на Курицу.

Женщина малообразованная, имевшая обо всем мире, а также о звездах,

превратные понятия, она была в то же время очень энергична и,

воодушевляемая любовью, нескольких из детей закормила насмерть, а из-за

других дралась с учителями. Каждая, даже пустая болезнь ребенка волновала

ее и заставляла проводить бессонные ночи, и к тому времени, когда Петр

Петрович только еще распустился пышным цветом для новых побед и в отношении

чужих жен проявлял особую предприимчивость, она представляла собой

измученное, нервное существо, дрожащее от каждого шороха.

Утенок Вася с самого начала привлекал к себе ее внимание, как

некоторой особенностью в цвете пушка и развалистой, молодецкой походкой,

так и чем-то загадочным в его поведении. Материнское сердце, обладающее

дивной способностью провидения, предчувствовало какое-то неминучее горе,

которое грозит Васе, и оттого с особенной любовью привязалось к нему.

Когда на дворе случался по какому-нибудь поводу шум: дрались ли собаки

из-за кости или молоденькая, вероломно обманутая курочка билась в жестокой

истерике, - Курица бежала на шум и тревожно всех расспрашивала:

- Не с Васей ли моим что случилось?

Когда Вася впервые поплыл, то, вопреки ходячему мнению, случилось это

с ним не на реке, а в небольшой луже за ракитой; присутствовавшая тут же

мать его вовсе не испугалась, а только безмерно удивилась.

- Что это ты делаешь? - спросила она, когда утенок высунул из воды

свою маленькую блестящую головку.

- Плаваю, мамаша.

Курица покачала головой, но ничего не сказала, а ночью, когда все дети

спали, сообщила Петру Петровичу о Васиных странных наклонностях и

поступках.

- Ну, что там такое! - недовольно сказал Петр Петрович.

Он был в небольшом выигрыше, с удачным результатом читал одной

знакомой курочке стихи Верлена, и теперь хотел только одного - спать.

- Да, нехорошо с нашим Васей, Петр Петрович. Плавает.

- Что такое?

- Плавает, говорю. Сядет на воду - и плавает.

- Ну так что же, что плавает? Тебе-то что! Спи! - И Петр Петрович

затянул пленками свои бесстыжие глаза.

- А это ничего: плавать-то? - допрашивала значительно успокоенная

Курица, она все еще верила в авторитет мужа в вопросах высшего порядка.

- Отвяжись!

- Боюсь, не простудился бы, - нерешительно настаивала Курица.

Петр Петрович рассердился:

- Эти бабы, черт возьми! Дать им волю, так они всякого в мокрую курицу

превратят. Ну, плавает, и пусть плавает. Я и сам когда-то плавала -

прихвастнул Петр Петрович: - а видишь, какой молодец вышел!

Курица вздохнула, но Вася с той поры приобрел полную свободу плавать

сколько угодно.

Я и сам не раз присутствовал при его упражнениях и с удовольствием

любовался его резвостью и грацией. Он нырял, взбрызгивая воду, копался

носом в тине и только на одно жаловался: лужа слишком мала, разойтись

негде. Но вскоре устроилось и это: как-то в клубе я встретил Петра

Петровича, и он с гордостью мне сообщил:

- Мой-то, мой-то, - каков молодец!

- А что такое?

- На реке уже плавает. Ей-богу! Эх, кабы не года мои, сам бы поплыл:

укатали сивку крутые горки.

Если и укатало что-нибудь Петра Петровича, так вовсе не горка, а

"железная дорога", но я, конечно, ничего не сказал об этом и только

порадовался за Васю.

Юношей он был хорошим, и я многого ожидал от него.

Как видит читатель, здесь не было ничего похожего на распространенные

об этом случае рассказы. Ни неожиданности, ни страха, ни суетливого метания

Курицы по берегу в виду беззаботно плавающего утенка, - всего, что придает

такой несправедливо-комический характер этой истории.

Вася плавал, а родители любовались им, и только разве мать немного

беспокоилась в отношении простуды. Да и то, когда ей удалось сделать для

Васи небольшой набрюшник, она успокоилась и на этот счет.

Несчастье началось только с того момента, когда вмешался Индюк, о

котором почему-то все рассказы тщательно умалчивают.

Не спорю, что важный вид этой птицы, ее сварливый характер и дурацкая

самоуверенность отбивают охоту каким бы то ни было путем касаться ее; но

когда речь идет о таком важном вопросе, как репутация Курицы, - все

подобные соображения и страхи должны быть откинуты. Несправедливо и жестоко

взводить обвинения в рутине и косности на Курицу, когда вся вина ее только

в слабости ее материнского естества, а истинным погубителем как Васи, так и

ее самой является самодовольно-ограниченный Индюк.

Не думайте, что у меня с Индюком есть какие-нибудь свои личные счеты,

- правда, я не выношу этой птицы, ее грубый и глупый крик приводит меня в

негодование, но чтобы у нас были какие-нибудь личности - о, нет!

Однажды, в прекрасное летнее утро, когда Вася плавал, Петр Петрович

неутомимо упражнялся в адюльтере, а Курица спокойно и весело штопала его

старые носки, - в квартиру явился господин Индюк.

Впоследствии Курица рассказывала, что сердце ее в этот момент дрогнуло

от предчувствия, но как бы то ни было, ома радушно встретила неприятного

гостя и предложила ему папирос.

- Не курю, - сухо ответил г. Индюк. - Не курю, не пью водки, ничего не

читаю, даже скаковых афиш; никого не люблю, ничего не отрицаю и

со-вер-шен-но, - он повысил голос и басом буркнул: - не мыслю!

- Да вы что! - умилилась Курица. - Но, может быть, чаю...

- Не пью! Я даже... - и г. Индюк, наклонившись к уху Курицы, что-то

шепнул ей и самодовольно расхохотался. - Но к делу, сударыня, к делу. Я

пришел поговорить о вашем сыне.

- Что с ним? - ужаснулась Курица и всплеснула руками. - Умер?

- К сожалению, нет. Он жив, но он - плавает.

- Только-то? - облегченно вздохнула Курица. - Ну, и пусть плавает.

- Что я слышу, сударыня! - в свою очередь, ужаснулся Индюк. - Да

понимаете ли вы значение этого слова: пла-ва-ет? Садится на воду и -

пла-ва-ет!

- Пускай! - беззаботно махнула рукой Курица.

- То есть как "пускай"? Н-не понимаю. Скажите, вы сами когда-нибудь -

плавали? Ваш муж - плавал? Да что ваш муж - я-то, я, - он ткнул себе в

грудь и покраснел, - вы видели когда-нибудь, чтобы я плавал?

Курицу начал охватывать страх, и она молчала. Молчала и тряслась, как

может трястись только Курица - всем телом.

- Вы - безумная женщина, - продолжал Индюк, довольный произведенным

эффектом, как залогом будущего успеха. - Вы не знаете всех опасностей,

грозящих птице, когда она пла-ва-ет. Она становится мокрой. Часто она

поднимает лапки вверх и голову опускает вниз. А внизу-то - щука!

- Батюшки! - простонала Курица.

- Сударыня, не стану врать, что мне жаль вас, или вашего Ваську. Черт

его подери, вашего Ваську! Но пользы я вам хочу и поэтому прошу вас -

угомоните! Плачьте, секите, бейте себя руками в грудь, рвите свой седой

хохол - но угомоните! Сил моих нет смотреть на него, с души воротит, когда

я только подумаю - плава-ет! И не забывайте - щука!

Тут явился веселый-развеселый Петр Петрович, но, когда Индюк и ему

повторил свои безрассудные рассуждения, впал в дрожь и малодушие. Одна

приподнятая лапа так и осталась в воздухе, а голову ему точно свернули.

Наконец, оправившись и сложив крылья по швам, он отрапортовал:

- Незаконный-с. Селезень часто в мое отсутствие заходил, так вот-с,

полагаю...

- Лопни твои бесстыжие глаза! - заголосила Курица: обида вернула ей

голос. - Да не верьте ему, адюльтернику, шерамыжнику - он и сам в молодости

пла-ва-л. Сам говорил.

- Что такое? - покраснел Индюк.

- Врал-с! - воскликнул Петр Петрович. - Чистосердечно каюсь, врал-с,

похвастать хотел. Вы не беспокойтесь, ваше превосходительство,

подбородочек-то ваш не тревожьте - я ему, Ваське, покажу.

- Хорошо, - величаво согласился г. Индюк. - Я вам его пришлю, а уж

вы...

- Уж я-с, хе-хе-хе... Не беспокойтесь, ваше превосходительство.

- Хе-хе-хе! так уж вы...

- Хе-хе-хе. Ножку, ножку о порог не ушибите.

Так вот как в действительности произошла история, давшая повод к

стольким искажениям и клеветническим нападкам на Курицу.

Дальнейшие события передаются в общих чертах правильно, но и здесь

нужно внести некоторые поправки.

Так, умерла Курица не на десятый день, а на третий; Васька при ее

последних минутах не присутствовал, так как был заперт в чулан.

Совершенная, далее, неправда, будто Петр Петрович покаялся в своем

малодушии и демонстративно, перед глазами самого Индюка, плавал в луже

имеете с Васькой.

В действительности он немедленно поступил в общество любителей

национального адюльтера и недавно был избран в его председатели.

Последний раз я видел его на масленице в Художественно-Общедоступном

театре, на представлении "Трех сестер". Он был крайне потрясен пьесой и, по

его словам, даже плакал, чему можно поверить, приняв во внимание его

недостаточно трезвое состояние, а также достоинства самой пьесы.

 

1901 г.