В тот страшный день, когда совершилась мировая несправедливость и на

Голгофе среди разбойников был распят Иисус Христос - в тот день с самого

раннего утра у иерусалимского торговца Бен-Товита нестерпимо разболелись

зубы. Началось это еще накануне, с вечера: слегка стало ломить правую

челюсть, а один зуб, крайний перед зубом мудрости, как будто немного

приподнялся и, когда к нему прикасался язык, давал легкое ощущение боли.

После еды боль, однако, совершенно утихла, и Бен-Товит совсем забыл о ней и

успокоился,- он в этот день выгодно выменял своего старого осла на молодого

и сильного, был очень весел и не придал значения зловещим признакам.

И спал он очень хорошо и крепко, но перед самым рассветом что-то

начало тревожить его, как будто кто-то звал его по какому-то очень важному

делу, и, когда Бен-Товит сердито проснулся - у него болели зубы, болели

открыто и злобно, всею полнотою острой сверлящей боли. И уже нельзя было

понять, болел ли это вчерашний зуб, или к нему присоединились и другие:

весь рот и голова полны были ужасным ощущением боли, как будто Бен-Товита

заставили жевать тысячу раскаленных докрасна острых гвоздей. Он взял в рот

воды из глиняного кувшина,- на минуту ярость боли исчезла, зубы задергались

и волнообразно заколыхались, и это ощущение было даже приятно по сравнению

с предыдущим. Бен-Товит снова улегся, вспомнил про нового ослика и подумал,

как бы был он счастлив, если бы не эти зубы, и хотел уснуть. Но вода была

теплая,- и через пять минут боль вернулась еще более свирепая, чем прежде,

и Бен-Товит сидел на постели и раскачивался, как маятник. Все лицо его

сморщилось и собралось к большому носу, а на носу, побледневшем от

страданий, застыла капелька холодного пота. Так, покачиваясь и стеная от

боли, он встретил первые лучи того солнца, которому суждено было видеть

Голгофу с тремя крестами и померкнуть от ужаса и горя.

Бен-Товит был добрый и хороший человек, не любивший несправедливости,

но, когда проснулась его жена, он, еле разжимая рот, наговорил ей много

неприятного и жаловался, что его оставили одного, как шакала, выть и

корчиться от мучений. Жена терпеливо приняла незаслуженные упреки, так как

знала, что не от злого сердца говорятся они, и принесла много хороших

лекарств: крысиного очищенного помета, который нужно прикладывать к щеке,

острой настойки на скорпионе и подлинный осколок камня от разбитой Моисеем

скрижали Завета. От крысиного помета стало несколько лучше, но ненадолго,

так же от настойки и камешка, но всякий раз после кратковременного

улучшения боль возвращалась с новой силой. И в краткие минуты отдыха

Бен-Товит утешал себя мыслью об ослике и мечтал о нем, а когда становилось

хуже - стонал, сердился на жену и грозил, что разобьет себе голову о

камень, если не утихнет боль. И все время ходил из угла в угол по плоской

крыше своего дома, стыдясь близко подходить к наружному краю, так как вся

голова его была обвязана платком, как у женщины. Несколько раз к нему

прибегали дети и что-то рассказывали торопливыми голосами о Иисусе Назорее.

Бен-Товит останавливался, минуту слушал их, сморщив лицо, но потом сердито

топал ногой и прогонял: он был добрый человек и любил детей, но теперь он

сердился, что они пристают к нему со всякими пустяками.

Было также неприятно и то, что на улице и на соседних крышах собралось

много народу, который ничего не делал и любопытно смотрел на Бен-Товита,

обвязанного платком, как женщина. И он уже собирался сойти вниз, когда жена

сказала ему:

- Посмотри, вон ведут разбойников. Быть может, это развлечет тебя.

- Оставь меня, пожалуйста. Разве ты не видишь, как я страдаю?- сердито

ответил Бен-Товит.

Но в словах жены звучало смутное обещание, что зубы могут пройти, и

нехотя он подошел к парапету. Склонив голову набок, закрыв один глаз и

подпирая щеку рукою, он сделал брезгливо-плачущее лицо и посмотрел вниз.

По узенькой улице, поднимавшейся в гору, беспорядочно двигалась

огромная толпа, окутанная пылью и несмолкающим криком. По середине ее,

сгибаясь под тяжестью крестов, двигались преступники, и над ними вились,

как черные змеи, бичи римских солдат. Один,- тот, что с длинными светлыми

волосами, в разорванном и окровавленном хитоне,- споткнулся на брошенный

под ноги камень и упал. Крики сделались громче, и толпа, подобно

разноцветной морской воде, сомкнулась над упавшим. Бен-Товит внезапно

вздрогнул от боли,- в зуб точно вонзил кто-то раскаленную иглу и повернул

ее,- застонал: "У-у-у",- и отошел от парапета, брезгливо-равнодушный и

злой.

- Как они кричат!- завистливо сказал он, представляя широко открытые

рты с крепкими неболеющими зубами, и как бы закричал он сам, если бы был

здоров.

И от этого представления боль освирепела, и он часто замотал

обвязанной головой и замычал: "М-у-у..."

- Рассказывают, что Он исцелял слепых,- сказала жена, не отходившая от

парапета, и бросила камешек в то место, где медленно двигался поднятый

бичами Иисус.

- Ну конечно! Пусть бы Он исцелил вот мою зубную боль,- иронически

ответил Бен-Товит и раздражительно, с горечью добавил:- Как они пылят!

Совсем как стадо! Их всех нужно бы разогнать палкой! Отведи меня вниз,

Сара!

Жена оказалась права: зрелище несколько развлекло Бен-Товита, а быть

может, помог в конце концов крысиный помет, и ему удалось уснуть. А когда

он проснулся, боль почти исчезла, и только на правой челюсти вздулся

небольшой флюс, настолько небольшой, что его едва можно было заметить. Жена

говорила, что совсем незаметно, но Бен-Товит лукаво улыбался: он знал,

какая добрая у него жена и как она любит сказать приятное. Пришел сосед

кожевник Самуил, и Бен-Товит водил его посмотреть на своего ослика и с

гордостью выслушивал горячие похвалы себе и животному.

Потом, по просьбе любопытной Сары, они втроем пошли на Голгофу

посмотреть на распятых. Дорогою Бен-Товит рассказывал Самуилу с самого

начала, как вчера он почувствовал ломоту в правой челюсти и как потом ночью

проснулся от страшной боли. Для наглядности он делал страдальческое лицо,

закрывал глаза, мотал головой и стонал, а седобородый Самуил сочувственно

качал головою и говорил:

- Ай-ай-ай! Как больно!

Бен-Товиту понравилось одобрение, и он повторил рассказ и потом

вернулся к тому отдаленному времени, когда у него испортился еще только

первый зуб, внизу с левой стороны. Так в оживленной беседе они пришли на

Голгофу. Солнце, осужденное светить миру в этот страшный день, закатилось

уже за отдаленные холмы, и на западе горела, как кровавый след,

багрово-красная полоса. На фоне ее неразборчиво темнели кресты, и у

подножия среднего креста смутно белели какие-то коленопреклоненные фигуры.

Народ давно разошелся; становилось холодно, и, мельком взглянув на

распятых, Бен-Товит взял Самуила под руку и осторожно повернул его к дому.

Он чувствовал себя особенно красноречивым, и ему хотелось досказать о

зубной боли. Так шли они, и Бен-Товит под сочувственные кивки и возгласы

Самуила делал страдальческое лицо, мотал головой и искусно стонал,- а из

глубоких ущелий, с далеких обожженных равнин поднималась черная ночь. Как

будто хотела она сокрыть от взоров неба великое злодеяние земли.